— Я здесь, ваша милость!
Но начальник уже вошел в раж, глаза его побелели от злости.
— Ты кто? — заорал он.
— Скороход я, из Зе.
Начальник медленно поднял руку, разгладил усы и взялся за трость.
— Ты что, не слыхал барабана?
— Слыхал.
— У, подонок! Я уже занес тебя в книгу. — Он сорвался на крик. — Сейчас из тебя хмель выбьют! Ты у меня научишься возвращаться в срок…
Провинившийся гонец, махнув рукою, сказал:
— Да что вы, ваша милость. Небом клянусь, у меня и капли водки во рту не было с самого утра. Из придорожных деревень народ разбежался кто куда. Говорят, войско господина Лю[128]>1 снова сюда идет. Все боятся: после убийства попов из столицы пошлют солдат, и они…
— Заткнись! — крикнул начальник.
Отрывистый возглас его прозвучал как сигнал к началу наказания.
Скороход понурился, подошел к начальнику и молча растянулся на земле. Начальник бросил трость, обтянутую бычьей шкурой, стоявшему поблизости гонцу, и приказал:
— Всыпь-ка ему десяток ударов!
Вообще говоря, прежде чем подвергнуть человека наказанию, ему связывают руки и ноги, веревкой за волосы притягивают голову к вбитому в землю колу; да и вообще для подобных дел обычно отводится особое место. Но здесь, на станции, времени всегда в обрез и виновных карают без соблюдения положенных правил.
Гонец поймал трость, держа ее обеими руками, подошел поближе, зажмурил глаза и замахнулся. Темнота, обступившая его, вдруг отозвалась горестным криком. Он и сам не ведал, куда попадают его удары — по спине ли, по ягодицам или по голове распростертого на земле человека.
И вдруг его остановил резкий, как свист бича, окрик:
— Стой!
Выхватив трость, начальник оттолкнул гонца и крикнул:
— Ложись!
И недавний «палач» рухнул наземь рядом со своей жертвой, — тяжко, словно подрубленный ствол банановой пальмы.
Начальник привычным движением разгладил усы, занес трость, шагнул раз, другой, пританцовывая, будто барабанщик с поднятой палочкой в праздничном шествии, и вдруг с силой обрушил трость на голову упавшего. Тот судорожно изогнул спину и затрясся.
— Встать! — закричал начальник и снова протянул гонцу трость. Вот так и бей! — приказал он. — Попробуй у меня бить не глядя. Привяжу к кольям и сам на твоей спине покажу, как надо орудовать палкой.
Гонец вскочил. Теперь он бил с оттяжкой, наклоняясь следом за тростью, и без промаха попадал по голове. Бедняга сперва корчился, потом затих, словно умер, и, даже когда удары прекратились, не шелохнулся.
Начальник, не удостоив его взглядом, поднялся к себе, вытащил повыше фитиль из наполненного маслом светильника, раскрыл лежавшую на столике книгу и записал провинность и наказание в графу станции Зе.
А внизу гонцы, едва дождавшись конца переклички, молча повалились на плетеные лежанки, которые всем им были коротковаты, и минуту спустя дом огласился громоподобным храпом.
Близилось время второй стражи.
В доме стояла кромешная тьма.
Вскоре гонец из Зе медленно приподнялся и сел. Потом забрался на лежанку, снова уселся и, наклонив голову, стал шарить пальцами в складках кушака, словно ища насекомых. Нащупав наконец кошель, он извлек оттуда небольшую фаянсовую флягу с водкой, вытащил пробку, но пить не стал, а поставил флягу рядом с собой на лежанку, хмуро огляделся и вдруг ухмыльнулся неведомо чему.
Сосед его храпел во всю мочь, но, почуяв хмельной дух, проснулся. Да и не мудрено: водка была не простая, а особой чистоты и крепости — если взболтать ее, на свету засеребрятся пузырьки, — такую гонят лишь в деревушке близ моста Тиен, на дороге меж Фули и Ханоем; понятно, что и дух у этой водки особый. Сосед поднял голову и принюхался:
— Ай, молодец, уберег фляжку.
Лицо скорохода из Зе тронула слабая улыбка.
— Да я ее животом накрыл. Чтоб разбить ее, пришлось бы рассечь меня пополам.
Всюду, куда достигал водочный дух, умолкал храп, люди начинали вздыхать и ворочаться с боку на бок. Человека три или четыре встали и перебрались поближе к скороходу из Зе.
— Ну, чего оробели? — усмехнувшись, спросил он. — Мне надо глотнуть хорошенько, чтоб полегчало, а вы допивайте остальное и — спать, скоро пробьют стражу…
