Когда на станции начинали зажигать фонари, в ворота вбегали один за другим скороходы из уездов, лежавших дальше к югу. Покрытых потом и пылью гонцов встречал дымный чад горевшего в фонарях масла чэу.
Те, у кого была припасена фляжка с водкой, тотчас подносили ее ко рту, осушали единым духом и лишь после этого вешали сумку с депешами на колышек, торчавший из стены над бамбуковой плашкой с названием уезда. Завтра другому скороходу останется лишь протянуть руку и снять со стены сумку. И хоть ни один из них не знал грамоты, не бывало еще случая, чтобы кто-нибудь спутал колышек или взял чужую сумку.
Слышался плеск воды и голоса: это в пруду за оградой купались люди. У хижин, где ночевали гонцы, заплясал огонь в очаге, забурлила вода в котелке с рисом.
Верховые гонцы не все еще были на месте.
Начальнику станции «Рыбий хвост» недавно вышло повышение — он получил чин девятой степени. Станцией этой он заправлял вот уже более десяти лет и слыл человеком, которому по плечу любое самое мудреное дело. Наконец-то и высокое начальство оценило его по заслугам. Шла молва, будто он был когда-то учителем и потому, искушенный в книжной премудрости, легко разбирался в записях и деловых бумагах.
Теперь он вошел в служилое сословие, а чиновник, пусть даже стоящий в дни торжеств на самом дальнем конце дворцового крыльца, все едино — человек, облеченный властью. И, осознав это, начальник стал еще ревностней и свирепей прежнего.
Как всегда, ближе к ночи, светя себе пылающим просмоленным факелом, он подошел к двери и крикнул:
— Гонец из Тханьчи на месте?! Есть кто из Тхыонга?
— Нет пока.
— У вас что, ядра меж ног привешены? Еле плететесь, твари! Всем вам головы снесу!
От злости его даже дрожь прошибла. Вот уж который день срочные депеши летят стаями, как бабочки по весне.
Одних лишь гонцов к наместнику скачет за день чертова прорва! Отовсюду приходят вести о расправах с католическими священниками. Базары, харчевни и пристани обезлюдели. Народ напуган. А ну как столичные вельможи, что водят дружбу с тэй, надумают выйти из города и снять смертную жатву? Всем тогда конец!
Начальник стал снова выкликать гонцов. И в эту самую минуту в ворота вбежал скороход. Побагровевшее от водки лицо его было залито потом. Черной, словно вымазанной сажей, рукою он повесил сумку на колышек.
Ни о чем не спрашивая — он давно знал тут всех в лицо, — начальник склонился над книгой и отметил время возвращения гонца. Ежели скороход возвратился в срок, то получит дозволенье искупаться и поесть, за опоздание же его тотчас растянут на земле и всыплют палок.
Подоспело время переклички. Начальник принес фонарь и водрузил его на высокий столик для бумаг. Перво-наперво он стукнул тростью по топчану — для острастки. Гонцы, их было человек тридцать или сорок, разом вскочили со скрипучих досок. Они даже и во хмелю помнили — лучше, чем день отцовых поминок, — что ровно в полночь начальник начнет выкликать их по именам и каждый обязан предстать пред его очи.
Начальник стоял посреди дома, с наслаждением прислушиваясь к свисту палки, гулявшей по спине нерадивого гонца, и бормоча что-то себе под нос, словно духовидец, ждущий озарения у алтаря; одной рукой он то и дело открывал заслонку фонаря, другой — поднимал трость и тыкал ею в лоб каждого из гонцов.
Деревянный барабан в крепости Чунгдо, неподалеку от станции, пробил первую стражу.
— Кто из скороходов был в Тханьчи? — выкрикивал начальник. — Где гонец из Кэутиена?.. Кто из Фусюйена?.. Куда подевался скороход из Зе? Не вижу его! Этот ублюдок вечно плетется как черепаха… Ну что, на месте он или нет?! Вы, я вижу, онемели, подонки! Всех выпорю!..
— Да… ваша милость… так и есть…
Начальник ткнул тростью в лицо говорившего.
— Что, «так и есть»?.. Ну, говори!
— Э-э, так и есть… он еще не вернулся…
— Хватит вздор молоть, скотина! Небось глаза еще не продрал… Вот огрею палкой!..
Он поднял трость.
— Книгу сюда! Запишу этому ублюдку из Зе опоздание! Он у меня попляшет!..
Не успел он умолкнуть, как в дверь просунулась чья-то лохматая голова. Человек дышал надсадно, со свистом; съехавший ему на спину потрепанный нон похож был на птичий хвост — этакой шляпой и макушку-то не прикроешь.
