— Эй, Тьы!
— Ваша милость, я торопился…
— Оно и видно. Небось торопился к мосту Тиен выпить с дружками!
— Я ведь отмахал два перегона. Еле дышу…
— Сам знаешь, что опоздал!
— Простите, ваша милость…
— Хватит!
И, не меняясь в лице, начальник, как всегда, медленно разгладил усы и сорвал висевшую на стене трость. Он решил самолично покарать виновного.
Но высоко занесенная трость не успела еще опуститься, как Тьы вздрогнул, распрямился, глаза его сверкнули…
— И ты, тварь, смеешь еще замахиваться на меня! — крикнул он. — Пну разок промеж ног — и душа из тебя вон! Только и знаешь, что бумагу марать своей поганой кистью! Изводишь всех ни за что ни про что… Я старался, всю ночь ехал без передышки, даже в ушах звенит. Да ты обязан мне исхлопотать наградные! Какого черта тычешь в меня своей палкой!? Наплевать мне на тебя! Выходи — сразимся!
Слова его прозвучали, словно зловещий свист клинка.
Гонцы, пробудившиеся ото сна, толпились за дверями у очага, на котором закипал рис.
Они зашумели:
— Это кто там дал жару начальнику?
— Тьы!
— Молодчина!
— Пойду-ка подсоблю ему…
— Стой, куда ты!
— Лучше не связываться…
Ни один не подошел к двери, но вдруг из толпы кто-то крикнул:
— Эх, оборвать бы усы «его милости»! За такое и пострадать не жалко…
Вдалеке снова послышался стук копыт.
Начальник застыл с поднятой тростью и прислушался.
Лошадь шла шагом: значит, это не гонец. Скорее всего, едет важный чиновник — только гонцам да чиновникам разрешалось въезжать в город верхом.
Небо совсем посветлело.
Запоздавшие на кормежке выпи поднялись с затянутого туманом озера Линьдыонг и пронеслись над землей, точно подброшенные кем-то вверх пучки вымолоченных колосьев.
Копыта цокали уже у самых ворот.
Во двор заглянула чья-то голова в ноне с железным навершием. Это был стражник, из тех, что палками расчищают путь перед выездом вельможи.
— Кто там поставил клячу поперек дороги?! — заорал он. — Вам что, жизнь надоела?
Один из гонцов выбежал из ворот и привел за узду коня, на котором приехал Тьы. Конь шел понурясь, грива свисала мокрыми космами. Гонец завел его в конюшню, тщательно привязал возле ясель и, взяв в углу охапку травы, бросил ее коню.
Мимо ворот проехали два стражника.
И дорога снова опустела — чистая и гладкая, как бумажный лист.
Но вот тишину нарушил шум шагов. И в проеме ворот на фоне серого неба показались крытые носилки, задернутые шторами цвета лепестков оранжевых лилий. Медленно прошли четыре носильщика, следом за ними шагал стражник с рупором в руке — мимо станции «Рыбий хвост» проезжал сам королевский наместник.
Тьы выбежал за ворота и кинулся ничком на дорогу прямо перед носилками.
Начальник станции глядел на него из дверей. Оробев, он не знал, на что решиться. Будь его воля, он приказал бы скрутить смутьяна и надеть на него колодки, но сейчас это было рискованно. Тьы вздумал жаловаться наместнику, а тому ничего не стоит стереть в порошок какого-то там начальника станции. Начальник пошатнулся и ухватился за дверной косяк, трость его упала наземь.
Ехавшие впереди стражники, услыхав за спиною шум, обернулись. Но туда уже подоспели солдаты, что шли позади носилок. В блестящих нонах из ананасовых листьев и кафтанах с ярким кантом, угрюмые и злые, они шагали, держа наперевес свои палаши.
Собравшиеся у ворот гонцы, оторопев, глядели на эту процессию.
Вдруг из носилок раздался усиленный рупором голос:
— Кто ты? Зачем лег на пути?
— Ваше сиятельство! — вскричал Тьы. — Позвольте недостойному припасть к вашим стопам.
— Мы слушаем, — отозвался рупор, — говори.
Тьы, не поднимая головы, заговорил громко, чеканя слова:
— Ваше сиятельство, взгляните просвещенным взором… Я вез «молнию», старался из последних сил, устал смертельно, а он избивает меня…
Голос из рупора перебил его:
— Дозволяем тебе встать!
Тьы, поднявшись с земли, выпрямился во весь рост.
— Лживый бес! — закричал голос. — Ты здоров как буйвол, а лжешь, будто с ног валишься. Тебе до смерти еще далеко! Государь поставил начальников блюсти закон и порядок, и челобитные подаются предписанным свыше путем. Как смеешь ты самовольно заступать нам дорогу? Смотрителя сюда!
