— Вот и нет. Я сказал, что ты маленькая надоедливая мартышка.
— Нет! Ты сказал дерьмишко.
Я ахаю и прикрываю рукой рот, показывая на него пальцем, словно двухлетний.
— Ты сказал плохое слово.
— Ты первый его сказал, — спорит он. — Я только повторил.
— Я сказал мартышка. Ты сказал что-то, что рифмуется с этим. Я все расскажу твоим родителям. — Я открываю рот так, словно вот-вот наябедничаю. Я не собираюсь этого делать, но маленький diablo[47] об этом не знает.
— Нет! Пожалуйста, не говори никому.
— Хорошо. Я тебя не выдам. На этот раз. Теперь мы сообщники.
Он хмурит свои маленькие бровки.
— Я не знаю, что это значит.
— Это значит, что мы не выдаем друг друга взрослым.
— Но что, если ты сделаешь что-нибудь нехорошее?
— Тогда ты молчок.
— А если я сделаю что-нибудь нехорошее?
— Тогда я молчок.
Он на минутку задумывается.
— Значит, если ты увидишь, как я беру печенье из ящика?..
— Не скажу ни слова.
— А если мне не хочется чистить зубы?
Я пожимаю плечами:
— Ты можешь идти в школу с плохим запахом изо рта и дырками в зубах, мне дела нет.
Брэндон широко улыбается и протягивает мне руку.
— Вы заключаете выгодную сделку, партнер.
Партнер? Я наблюдаю, как Брэндон возвращается в свою комнату, и задумываюсь: это я только что обвел вокруг пальца малого или он только что обвел вокруг пальца меня?
ЧТО Ж, ДЛЯ МЕНЯ больше не секрет, в чем Карлос спит по ночам. В своих боксерах. Только в них. Мне пришлось заставить себя отвернуться, потому что я откровенно таращилась. У него оказалось больше татуировок, чем я видела на его бицепсе и предплечье. На груди я заметила небольшого размера змейку, а когда мой взгляд спустился чуть ниже, я увидела часть надписи из черных и красных букв, выглядывающей из-под резинки его трусов. И хотя мне очень интересно, что каждая из них значит и при каких обстоятельствах он их сделал, я ни за что его не спрошу.
Мама ушла около часа назад, чтобы открыть свою лавку. Сегодня моя очередь готовить на всех завтрак. Папа набрасывается на яичницу с тостом, которые я только что выложила на его тарелку. Я знаю, что он ждет Алекса, который должен вот-вот появиться, и, вероятно, прокручивает у себя в голове все, что они собирались сказать Карлосу этим утром.
Я точно не хочу присутствовать при этом разговоре, и мне, признаться, немного стыдно за то, как я повела себя с Карлосом прошлой ночью. Последнее, что ему сейчас нужно, — это еще один человек, который, по его мнению, настроен против него.
— Пап, — спрашиваю я, подсаживаясь к нему, — что ты собираешься ему сказать?
— Правду. Что, когда судья озвучит приговор, я надеюсь, ему позволят записаться в программу «Горизонты», вместо того чтобы отсиживать срок.
— Ему это не понравится.
— У него нет выбора. — Папа сжимает мою руку. — Не волнуйся, все образуется.
— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я.
— Потому что я подозреваю, что в глубине души он хочет разобраться в своей жизни, а судья предпочтет не портить школьную статистику. Честно говоря, я даже не уверен, что Карлос осознает, как сильно хочет преуспеть в жизни.
— Он немножко придурок.
— Это маска, под которой скрывается нечто более глубокое. Я знаю, что с ним будет непросто. — Он чуть склоняет голову и задумчиво смотрит на меня. — Ты уверена, что не против того, чтобы он жил с нами?
Я задумываюсь, вызвался ли бы кто-то помочь мне, окажись я в подобной ситуации. Разве не затем мы пришли на эту землю, чтобы сделать ее хоть не много лучше? Это ведь вопрос не столько религии, сколько гуманности. Если Карлос не останется с нами, кто знает, что с ним будет.
— Я совершенно не против, — говорю я ему. — Правда.
Отец с его образованием психолога и бескрайним спокойствием сможет помочь Карлосу. А мама… что ж, если закрыть глаза на ее причуды, она замечательная.
— Брэндон, где Карлос? — спрашивает папа, когда мой брат вприпрыжку спускается по ступеням вниз.
— Не знаю. Кажется, он был в душе.
— Хорошо. Возьми завтрак. Твой автобус подъедет через десять минут.
Когда мы услышали, что шум воды наверху смолк, и Карлос вышел из душа, папа сказал:
— Брэн, возьми свой портфель. Автобус будет здесь с минуты на минуту.
