— Зачем?
— Потому что он тот еще крепкий орешек.
Я смотрю на лысеющего профессора. Вот именно, тот еще. Может он и был когда-то сорвиголовой, но не теперь. Он мозгоправ, а не солдат.
— Ну же. — Алекс теряет терпение.
У меня нет выбора, так что почему бы и не рассказать ему. Возможно, Вестфорду придет в голову что-то, о чем я не подумал. Вряд ли, конечно, но стоит попробовать.
— Помните, как меня избили и я сказал, что на меня напала шайка бродяг возле торгового центра?
Он кивает.
— Я солгал. Правда в том, что… — Я смотрю на Алекса, который показывает мне продолжать. — Меня завербовал парень по имени Девлин.
— Я знаю, кто такой Девлин, — говорит профессор. — Никогда не встречал его, но слышал о нем много. Он замешан в торговле наркотиками. — Он сужает взгляд, и я замечаю жесткие нотки, пробивающиеся наружу. — Лучше не говори мне, что имел дело с его товаром.
— В том-то и проблема, — говорю я профессору. — Если я откажусь сбывать для него наркотики, он меня убьет. И честно, я лучше стану дилером, чем умру.
— Тебе не придется, — говорит Вестфорд.
— Девлин ведет бизнес, и его волнует только прибыль.
— Прибыль, значит? — Вестфорд откидывается на спинку своего кресла, и по его лицу видно, как в его голове крутятся маленькие шестеренки. Его кресло так сильно отклоняется назад, что профессору приходится схватиться за край стола, чтобы не опрокинуться. Что ж, он и правда крут… Так же крут, как и его дизайнерские туфли.
— Какие предложения? — спрашивает Алекс. — У нас нет ни одной идеи.
Вестфорд поднимает в воздух палец.
— Может быть, я смогу помочь. Когда вы с ним должны встретиться?
— Сегодня вечером.
— Я пойду с тобой.
— Я тоже, — поддерживает Алекс.
— О, чудесно. Давайте создадим свою маленькую банду renegados[73]. — Я коротко смеюсь. — Вы не можете просто взять и заявиться к Девлину.
— Вот и поглядим, — говорит Вестфорд. — Что бы ни случилось, мы вытащим тебя из этой передряги.
Чувак что, шутит? Мы с ним даже не родня. Ему полагается думать обо мне как о лишнем грузе ответственности, свалившемся на голову, а не кидаться меня защищать.
— Зачем вы это делаете? — спрашиваю я.
— Потому что ты небезразличен моей семье. Послушай, Карлос. Думаю, пришло время рассказать тебе о моем прошлом, чтобы ты понимал, где берет начало история моей жизни.
О, мне не терпится послушать. Я откидываюсь на спинку стула, готовясь к долгому слезоточивому рассказу о его ужасных родителях, которые не купили ему на шестилетие ту игрушку, которую он хотел. Или о том, как в старших классах его избили, отобрав карманные деньги. Может, его раздосадовало то, что на шестнадцатилетние предки подарили ему бэушную тачку, а не новую. Профессор и правда думает, что я проникнусь подобными вещами? Уж в чем в чем, а в душераздирающих историях ему со мной не тягаться.
Вестфорд неловко ерзает в своем кресле и тяжело выдыхает.
— Мои родители и брат погибли в автокатастрофе, когда мне было одиннадцать. — Ого! Такого я не ожидал. — Мы как-то ехали ночью домой, шел снег, и мой отец не справился с управлением.
Погодите-ка.
— И вы были в той машине?
Он кивает.
— Я помню, как он выругался, а потом машину начало заносить. — Он медлит. — И как в нее врезалась фура. Я до сих пор не могу забыть крик мамы, когда она увидела свет огромных фар, направленный прямо на нее, и как мой брат смотрел на меня, будто моля о помощи.
Он прочищает горло и сглатывает, и весь мой запал на тему «посмотрим, чье детство было хуже» быстро рассеивается.
— После столкновения, когда мое тело перестало кидать из стороны в сторону, как тряпичную куклу, я открыл глаза и увидел, что вся машина изнутри забрызгана кровью. Я даже не был уверен чьей — моей, или моих родителей… или моего брата. — Его глаза блестят влажным блеском, но он не проливает ни слезинки. — Он выглядел так, словно его покромсало на кусочки, Карлос. Хоть я и думал, что умру от боли, если пошевелюсь, я должен был спасти его. Я должен был спасти их всех. Я задерживал кровь, хлестающую из раны на теле брата так долго, как мог, и чувствовал, какая она теплая. Бригаде скорой помощи пришлось отдирать меня от него, потому что сам я не отпускал. Я не мог позволить ему умереть. Ему было всего семь, на год больше, чем сейчас Брэндону.
