Принц смял записку и хотел было выкинуть ее в окно, когда неясное чувство остановило его. От бумаги пахло благовонными маслами, которыми натирала свою кожу Зиаб. Хотя она и не обладала такой совершенной кожей, как Танианис, она умела будить в принце желание, превращавшее его обезумевшего от страсти зверя. Танианис была невинна и робка, а Зиаб знала тысячи способов любви, о которых не догадывались даже самые искусные наложницы принца. Легкое сомнение, вызванное запахом Зиаб, бесконечно покорной и всегда неутомимо-страстной, постепенно разрасталось и в конце концов заставило его изменить решение. Он будет по-прежнему скорбеть о похороненной возлюбленной, но его плоть требует простых земных радостей. Сердцу придется смириться. Придворные наверняка подумывают о заговоре, и их поддержат купцы и простые крестьяне, жилища которых по-прежнему разоряет стая Черного Быка. Нужно вновь улыбаться придворным и сотрапезникам ртом, полным жемчужных зубов — даже если на сердце нет истинной радости. Необходимо возвращаться к жизни — и Зиаб лучше кого бы то ни было поможет ему в этом.
Принц стремительно поднялся и приказал, чтобы оседлали его лошадь. Серой тенью миновал он спящий город и остановился перед домом чародейки. Слуги приняли лошадь, поднесли воду для умывания рук; а в своих покоях принца ожидала Зиаб, обольстительная и смиренная. Она протянула Кулхану кубок с вином, и принц выпил; и беседа вскоре сменилась объятьями и поцелуями. В эту ночь принц был груб с Зиаб, но она, казалось, сама желала этого. Впрочем, она всегда становилась такой, какой хотел видеть ее принц Кулхан. Боль, терзающая сердце, растворилась в желании, и сам принц, казалось, растворился в смуглом теле Зиаб, распятом на белоснежных простынях.
Последняя, самая яркая вспышка, последнее движение содрогающихся от страсти тел… и милосердное забвение следом.
***
Прошло еще несколько дней. Вторая охота оказалась удачнее первой, хотя и не столь удачной, как хотелось бы принцу. Черный Бык снова ускользнул, часть стаи гиоров успела уйти далеко на север и преследовать их уже не имело смысла; зато вторая, отставшая часть, была окружена, перебита и пленена. Народ снова славил своего правителя, купцы преподнесли ему щедрый дар, злопыхатели помалкивали. В одну из ночей Халвор по приказу своего господина задушил кожаным поясом одного из придворных — того, кого принц более других подозревал в склонности устраивать заговоры. Охрана придворного была умерщвлена еще раньше, и также тайно. Эти меры возымели свое действие. По крайней мере, теперь никто не говорил о том, что принц более не способен управлять Дезратом. Воистину, легко правителю добиться любви своих подданных!
Казалось, жизнь постепенно возвращалась в прежнее русло. Но вот однажды…
Когда слуга принес сообщение о приходе Калеонора, принц поморщился, но приказал впустить его. Менее всего в эти дни желал он говорить с отцом Танианис, один вид которого был для принца укором и пробуждением той памяти, которую он желал бы похоронить. И все же, он не мог не принять человека, едва не ставшего ему тестем — слишком мало времени прошло, чтобы можно было позволить себе забыть об узах, едва не связавших их взаимным родством.
Принц ожидал увидеть Калеонора пребывающим в глубоком горе, но ошибся. Плечи купца были выпрямлены, а взгляд янтарных глаз — необычайно ясен.
— Властелин Дезрата, — сказал Калеонор, переступив порог. — Мы должны поговорить.
Нарушение всех норм вежливости можно было бы простить человеку, разум которого омрачен бедой, но по тому, как держался Калеонор, было видно, что дух его чист и незатуманен. Принц нахмурился. Неужели этот человек полагает, что благодаря тому, что могло быть, но не случилось, он может разговаривать с хозяином Дезрата, как с равным? Малейшее желание проявить хоть какое-то сочувствие к отцу Танианис испарилось, как дым.
— О чем же? — Холодно спросил Кулхан.
— О моей дочери и твоей невесте, — продолжал Калеонор, приближаясь к креслу. — Это не случайная смерть. Ее убили…
Рывок — и принц уже рядом с гостем; сердце Кулхана раздирает ярость, а рука, могущая направить копье так, чтобы пробить толстую кожу гиора и достать до сердца, сжимает ворот купцовой рубахи.
