Только бы Стёпу освободили.
Ну, и здоровьем займусь.
Наверное.
Добра вам, и чтобы было, куда и для чего возвращаться.
Как перестать бояться и начать сраться от ужаса.
О фобиях.
Из записей полевого геолога.
Сначала я стал бояться летать.
Лет в сорок. Либо в сорок-сорок пять. И во снах тоже.
И страх всё больше. Он постепенно стал беспричинным, и я пил какие-то таблетки. Когда измерил кровяное давление, постиг причину. Как только за 161— мысли о смерти и пронзительная жалость к себе. Таблетка — падение давления, и страх уходил. А вот сейчас, при нормальном давлении — страх симптоматики.
Это вот так: закружилась голова и онемела рука — несомненно, инфаркт. Делаю грамматические ошибки и позабыл слово «инсульт». Болит поясница — конечно же, почки и почечная недостаточность.
И прочее… Совестно сказать про мелочи вроде разрыва желудка, проникновения паразитов в аорту и гибели печени.
Рассказ Гашека про медицинскую энциклопедию и родильную горячку давно не помогает.
Не смешно.
Жизнь превращается в какой-то постоянный полёт на самолёте.
Осточертело бояться. Пойду измерю давление.
125 на 75. Это ведь неспроста это гипотония?
Абсент, мёртвые лошади, беретки и свальный грех на чердаках.
То есть, в мансардах, мансандрах, массандрах, да… что-то связанное с распутством — массандра, точно, сладкая, как курортная любовь, и такая же крепкая. Изумительное портвейновое вино.
Понимаю французских художников прошлого. Понимаю, но не умею рисовать. Великая тайна состоит в том, что почти никто из них тоже не умел.
Слишком поздно это стало понятно. Слишком поздно и далеко от Парижа.
Да и откуда у них массандра? Ерунда какая-то.
Время и пространство — вот мой самый главный страх. Время и пространство, слитые воедино. Выигрываешь в одном — проигрываешь в другом. Ежели, к примеру, жить на райских островах и насвистывать от довольства, то через какой-то срок только и сможешь — свистеть. А потом вымрешь от неясной тоски.
Так вымерли аборигены Канар. Высокие голубоглазые и светловолосые люди со смертельной тоскою в глазах. Сидели, свистели и вымирали. Кровь ссыльных патрициев сгубила их. Кровь патрициев в венах, изобилие плодов и безсмысленность блаженства. Тоже, наверное, боялись чего-то. То ли гуанчи, то ли гаучо или вообще гуарани? Что-то из этого наречие, что-то наездие… не помню.
Или вот взять шумеров…
Всё-всё, пошутил я. Хотя когда их вспоминаю, все страхи уходят.
Вплоть до страха ломоты в плечах — это ведь не менее, чем беда с печенью.
А вот когда работаешь, не страшно. Страшно, когда останавливаешься.
Битый геологический молоток, сапоги из этиленвинилацетата с рифлёными голенищами, загадки скал и вулканов и дорога. Бояться некогда.
Не нужно слушать себя.
Будьте циниками. Нам ли не знать цену нашим мыслям? Зачем продолжаем выходить на майданы собственного головного мозга — от страхов, желания жить лучше и ещё от сексуальной недостаточности?
Вот, кстати, всё меньше думаю о женщинах. То есть немало, но всё меньше. И на место этих плотских мечтаний приходят страхи о собственном здоровье.
То есть что?
Правильно, виноваты женщины.
Кто и в чём конкретно?
Ну... сами придумайте, вы же такие умницы. Без вас страшно. Наедине с мыслями этого безумца в моей голове.
Добра вам, и побольше виноватых на каждую единицу ночи…
Шучу, просто не бойтесь — всё уже случилось.
8 октября
Сейчас почти все, с кем доводится общаться в реальной жизни, применяют вместо слова «последний» слово «крайний». Сам я приобрёл эту привычку в девяностые, и причиною были спасительные суеверия. Или спасательные. Только-только избавился от слова, как все вокруг стали меня поправлять.
— Последний ящик.
— Крайний.
— Да хоть керновый…
Вроде не война вокруг, не бандитизм с лохотронами. А поди ж ты. То ли чуют чего-то?
Медведица с медвежонком гуляла по склону горы. Милое зрелище. Контактный зоопарк Кумроч. Хотели за рябиной сходить от тоски бытовой, да что-то передумали. Негоже ягоду у медвежонка отнимать. Добрые мы. А какие планы были…
Солнце, высокое небо и белоснежные облака. А ждали метель, тяжкий труд и пьяную драку. Ну как… крайнюю только я ждал. Просто мечтал, шо.
