Впрочем, ни Корнелий Виринал, ни Максимиан в этот момент уже не замечали ничего окружающего. Обнажённые, они стояли на коленях на ложе, а Феодора, на которой не было ничего, кроме золотых ручных и ножных браслетов, а также тонкого витого пояса, раскачивалась между ними, всё более убыстряя темп. Максимиан придерживал её обеими руками за талию, Корнелий — за затылок, и оба вздыхали, кусали губы и закатывали глаза. Да, Феодора в совершенстве владела искусством доводить мужчин до исступления, а ведь ещё несколько минут назад они весело перемигивались и обменивались неприличными жестами. Но этот неистовый темп, сопровождаемый вакхическими мелодиями, льющими откуда-то сверху, эти невыносимо сладостные содрогания красивой развратницы с распущенными волосами, эта неутомимо-неистовая работа её языка, губ и бёдер довели обоих до безумия. И сама Феодора, казалось, уже совсем не играла, а полностью отдалась экстазу, заполняя своими томными стонами и хриплыми вздохами полутёмное пространство спальни.
Ещё мгновение, ещё — и из обоих юношей практически одновременно полились бурные потоки кипящего семени, а она наслаждалась этим, впитывая его в себя словно губка. Наконец оба обессиленно упали на ложе, а Феодора, проворно соскользнув на пол, томно улыбнулась им и исчезла за занавесом, оставив друзей одних Но не успел ещё Корнелий поинтересоваться впечатлениями Максимиана, впервые посетившего знаменитую гетеру, не успел ещё юный поэт слабо улыбнуться и закатить глаза, как перед обоими сладострастниками возникли две юные рабыни в прозрачных одеждах, которые молча взяли их за руки и повели за собой.
Они прошли в баню, совершили омовение, освежились в бассейне и уже затем завели разговор, нежась на соседних ложах от лёгкого, дразнящего массажа, который им делали рабыни, втирая в белую кожу юных патрициев душистый египетский бальзам.
— А куда делась сама Феодора? — вяло спросил Максимиан, краем глаза любуясь стройными ногами рабыни, которая в этот момент растирала плечи Корнелия
— О, она, видимо, пошла удовлетворять свою страсть с двумя другими посетителями! Помнишь, как там у Эсхила.
Безумной похоти женской класть
Опасней чудищ, страшнее бури?
А о сладострастии Феодоры ходят легенды. Но согласись, что ты не напрасно поддался на мои уговоры и пришёл сюда?
— Согласен, ибо подобной роскоши и совершенства я не встречал ни у одной другой гетеры. А почему она так поспешно скрылась? Мы её ещё увидим?
— Да, когда будем готовы повторить наш подвиг, — усмехнулся Корнелий. — А скрылась она потому, что слишком хорошо разбирается в мужчинах и знает, что нужно для скорейшего пробуждения страсти. Вот она и дала нам передохнуть и насладиться этими чудными рабынями... Когда же они своими нежными ручками снова пробудят в нас желание, то ускользнут, как ящерки, и позовут свою хозяйку.
— Я ещё не совсем оправился от своего ранения, ведь прошёл всего месяц, — сказал Максимиан, — зато...
— Зато спокойнее относишься к Амалаберге и даже позволил мне затащить тебя сюда.
— Дело не в ней, — с затаённым оттенком грусти заметил Максимиан, — дело в другой, благодаря которой я не то чтобы исцелился, но... Помнишь, я рассказывал тебе о том, как на следующий день после моего ранения меня пришёл навестить Северин Аниций со своей дочерью?
— Я даже помню, как ты, находясь в бреду, принял её за ангела...
— О, я и сейчас думаю, что не ошибся. Ведь она приходила потом ещё несколько раз, помогая моему врачу выхаживать меня. Это не девушка, а чудо! Она подобна Психее, так же красива, нежна и скромна. Я... я настолько переполнен новыми чувствами, что не могу облечь их в подходящую форму, не могу написать ни одной элегии! Эти чувства слишком сильны и необычны, а слова и метафоры кажутся слишком слабыми и банальными, чтобы можно было хоть что-то выразить. Оказывается, чувственное желание легче изложить в стихах, чем ту невероятную, просветлённую нежность, которую я испытываю к Беатрисе.
— И при этом продолжаешь оставаться женихом Амалаберги!
— Увы!
— Увы?
— Я же тебе сказал, что пока не могу разобраться в своих чувствах, — со вздохом пояснил Максимиан. — Порой мне кажется, что я желаю эту надменную готскую принцессу гораздо сильнее, чем прежде, стремлюсь увидеть её перед собой обнажённой, овладеть ею с такой силой, чтобы она застонала жалобно и покорно... Я хочу увидеть её слабость и слёзы! Иногда я просто задыхаюсь от злобы и в такие моменты боюсь потерять Амалабергу, чтобы не сойти с ума от ненависти к ней.
