— А-а-х! — единодушно вырвалось из мгновенно пересохших мужских глоток.
Феодора коварно улыбнулась и, обхватив обеими руками свои полные груди с ярко накрашенными пурпурной краской сосками, медленно опустилась на сиденье, а затем легла, отклонившись назад и слегка согнув ноги. Один из рабов опустил рядом с ней обоих гусей, а второй принялся доставать из небольшого мешка зерна ячменя и бросать женщине на низ живота. Гусей явно тренировали именно для этого трюка, они принялись осторожно вытягивать шеи, пропустив их между ног лежащей Феодоры, и вытаскивать клювами брошенные зёрна, слегка пощипывая её курчавые подкрашенные хной волоски.
Толпа взревела и вновь разразилась аплодисментами. А через мгновение раздался и безудержный хохот — какой-то зритель, с раскрытым ртом засмотревшийся на эти порочные чудеса, оступился и упал в жёлоб, который тянулся между рядами, чтобы в случае дождя по нему стекала вода, а в случае жары, напротив, бежала, благоухая ароматизирующими эссенциями. Сломав ногу, бедняга заскользил вниз, издавая жалобные вопли, что лишь добавило веселья публике.
— Какая бесстыжая тварь! — вдруг вспыхнула Амалаберга и стремительно поднялась с места. — Я не желаю больше смотреть на эту мерзость!
Максимиан и Корнелий только сейчас отвели глаза от соблазнительно раскинувшейся Феодоры и при этих словах готской принцессы даже слегка смутились.
— Позволь мне хотя бы проводить тебя! — вскочив с места, попросил Максимиан.
— Тогда ты пропустишь самое интересное! — иронично заметила Амалаберга, презрительно кивнув в сторону гетеры. — О нет, я не хочу лишать тебя этого удовольствия, мне не нужны никакие провожатые.
Эти слова мгновенно всколыхнули в нём все недавние подозрения, и он стал настаивать и настаивал до тех пор, пока не дождался ледяного тона, пригвоздившего его к месту:
— Ты мне надоел!
После этого Амалаберга поспешно покинула цирк, не дожидаясь окончания очередного заезда, а подавленный Максимиан вернулся к Корнелию. К этому времени Феодора уже закончила своё необычное представление, поднялась с места и завернулась в плащ, после чего стала раскланиваться во все стороны и посылать воздушные поцелуи.
— Я вижу, ты опечален, но о причине даже не спрашиваю, — посылая гетере ответный воздушный поцелуй, торопливо проговорил Корнелий. — И, чтобы тебя хоть немного утешить, предлагаю немедленно отправиться к ней, — и он кивнул на Феодору.
— О нет, только не это! — буквально простонал Максимиан.
— Почему?
— Разврат легко доступен, поэтому и не слишком интересен. Гораздо сильнее влечёт то, что своенравно и не хочет даваться нам в руки... А заменять одно другим всё равно что пить прокисший сок вместо вина.
— Но король дал обещание, можешь считать, что твоя готская принцесса почти что у тебя в руках...
— Да мне же хочется от неё любви, а не соблюдения долга! — раздосадованно воскликнул Максимиан.
— Ну, мой друг, судя по её ангельскому характеру... Впрочем, зная этого отъявленного мерзавца Тригвиллу, её отца, трудно было ожидать чего-то иного. Так ты упорно не хочешь позабавиться с Феодорой? Она умеет делать много интересного...
— Не сомневаюсь. Однако прощай, — и Максимиан, боясь упустить Амалабергу, направился к выходу.
— Куда ты, ведь заезды ещё не кончились! — удивлённо воскликнул Корнелий, но его приятель, не оборачиваясь, лишь махнул рукой и заспешил по лестнице, ведущей в галерею, проходящую внизу.
Пробежав под аркой, Максимиан поспешно спустился вниз и вышел на площадь, надеясь, что к этому времени его носилки уже окажутся там. И действительно, четверо знакомых рабов, стоя возле его паланкина, коротали время за игрой в «мору», которая состояла в том, что нужно было угадать число внезапно разжимаемых пальцев. Максимиан внимательно огляделся по сторонам: хотя прошло не больше десяти минут с момента ухода Амалаберги, её паланкина уже нигде не было видно. А что, если она действительно торопилась к любовнику и её гнев на непристойности Феодоры был всего лишь хорошо разыгранным фарсом? Как он теперь узнает об этом?
Помрачневший ото всех этих неудач, Максимиан приблизился к носилкам, небрежно кивнул рабам и влез внутрь, тщательно задёрнув занавески. Носильщики дружно взялись за ручки и подняли паланкин на плечи. И только в этот момент юный поэт вдруг почувствовал, что находится здесь не один и что у его ног, спрятавшись под покрывалом, которое использовалось тогда, когда с моря начинали дуть холодные ионийские ветры, кто-то шевелится.
