– Кто стреляет? – спросил я.
Лен равнодушно пожал плечами:
– Фермер, наверное.
– Так вы приехали сюда после Второй мировой?
– Нет, – сказал он почти серьезно. – После Великой Отечественной.
Я улыбнулся:
– Война одна и та же. Отличаются только названия.
– Нет. Это две разных войны. Для вашего народа и для моего. В России погибло двадцать пять миллионов человек.
Мы оба посмотрели на могилу. Интересно, какого мнения был Жуков об английском короле, который поставил надгробие для любимых спаниелей. Наверное, не слишком высокого. Особенно если пережил Вторую мировую. На вид старику было за семьдесят. Значит, в конце войны ему исполнилось одиннадцать или двенадцать лет.
– Мальчишек на фронт не брали, – заметил я.
Он рассмеялся:
– Война на возраст не смотрит.
Я кивнул:
– Что ж, мне пора.
Я протянул ему руку. И напрасно. Он вытащил из карманов кулаки, неловко чиркнул правым о мою ладонь, и мы, смущенные, разошлись каждый в свою сторону.
* * *
Лен Жуков не стал меня провожать. Возможно, знал, что я не смогу сунуть нос куда не следует. Все двери были заперты. Когда совсем стемнело, почти ни в одном из старинных окон не зажегся свет. Я взглянул на кабинет, откуда мы с Мэллори и директором смотрели на спортивные поля, но даже там не заметил признаков жизни.
Зато, возвращаясь на парковку, я увидел Жукова.
Он стоял перед своим домиком в компании человека, в котором я почти сразу узнал сержанта Монка. Издалека его обожженное лицо казалось черной маской.
Лен курил, зажав сигарету в кулаке, а Том сгребал свежескошенную траву, складывал ее в тачку и отвозил к небольшому костру. Помогал старику. Я махнул на прощание, но они, похоже, меня не заметили.
Когда я подошел к машине, совсем близко, за деревьями, снова грянул выстрел. Прерывистый грохот прорвался сквозь листву и долгим эхом расколол небо. Лен ошибался. Кого бы там ни убивали, делали это не четыреста десятым. Я-то знаю, как стреляет дробовик двенадцатого калибра.
Крупный, однако же, грызун, если на него охотятся с таким оружием, подумал я, радуясь, что снова сел в машину.
* * *
В квартире стояла какая-то странная тишина.
Я вздрогнул и вывалился из чуткого забытья. Не успел я очнуться толком, как уже сидел на краю постели, таращась на сумасшедшего, что устроился на моем прикроватном столике. «Двенадцать ноль пять», – сказал он мне. Только пять минут первого?
За окном гудел мясной рынок. Гремели тележки, кричали рабочие – у них еще хватало сил смеяться, долгие ночные часы были впереди.
Что же меня разбудило?
Я натянул штаны, надел на руки пару легких кастетов, которые хранил в ящичке, и вышел из спальни, с трудом удержавшись, чтобы не позвать Скаут. В собачьем домике сонно заворочался Стэн.
Входная дверь была закрыта, окна целы, сквозняком не тянуло.
Разбудил меня не звук – отсутствие звука.
Я опустился на колени рядом с клеткой Стэна, сунул руку под одеяло и нащупал будильник, который мы положили туда, чтобы он заменял щенку биение материнского сердца.
Батарейка села. Я улыбнулся в темноте и погладил Стэна по мягкой рыжей шерстке. Пошел на кухню и выбросил старые часы в мусорную корзину.
Они были больше не нужны. Стэн привык и чувствовал себя дома.
Но сквозь щелку под дверью Скаут сочился свет. Моя дочь до сих пор спала с включенной лампой.
Салман Хан открыл нам дверь и прищурился от бледного утреннего света. Он был небрит, в одной руке держал бейсбольную биту, в другой – сигарету, и обе чуть не вываливались у него из пальцев. Белая рубашка была расстегнута до пояса, на шее болталась черная бабочка, точно какое-то существо, которое только что сбила машина. Выглядел он так, будто спал в одежде целую неделю.
– Мистер Хан, – сказала Эди. – Старший инспектор Уайтстоун получила жалобу…
Хан шевельнул битой:
– Потому что они ушли! Офицеры, которые меня защищали!
Рен сочувственно улыбнулась:
– Угрозы вашей жизни больше нет. – Она была само профессиональное спокойствие. – Преступник схвачен…
Хан зло рассмеялся. Мы молчали.
Он посмотрел нам за спину, на дорожку, ведущую к дому. Там караулил молодой непалец, охранник. Теперь в богатейшем районе Лондона постоянно попадались на глаза такие наемные защитники, оберегавшие покой единственной улицы.
