– Когда я услышала по радио, что месье Морэ умер, – объяснила мадам Брионне племяннику, – то сказала себе, что теперь он уже не сможет воспользоваться твоей книгой. Я решила, что наступил благоприятный момент и тебе попытать счастья. Взяли из твоей комнаты рукопись, написала под заголовком твое имя и отправила в издательство.
Подробности подтверждались. Мадам Брионне, похоже, говорила правду. Морис огорчился. Он приехал разоблачить Кулонжа как обманщика, а взамен встретил жертву грязных махинаций.
– Вы можете это доказать?
– Что? – не понял Кулонж.
– То, что именно вы автор «Жертвы».
– Конечно. У меня наверху припрятан черновик рукописи.
Кулонж только теперь заметил, что не все так, как ему показалось сначала.
– Но вы бы не пришли сюда, если бы не знали обо мне, – произнес он задумчиво.
– Я не был уверен, – ответил Морис. – Вы неправильно поняли меня. Если «Жертву» действительно написали вы, она должна выйти под вашим именем.
Теперь Кулонж совсем растерялся.
– Кто вы, собственно говоря?
– Друг Даниеля Морэ. Он изложил мне фабулу этого романа за несколько дней до смерти. Мое имя Морис Латель.
– Латель… критик и писатель?
– Да.
– Я всегда читаю ваши заметки в «Париж стоп», и у меня собраны все ваши произведения. Я крайне польщен, правда – это для меня большая честь…
Кулонж запутался в своих излияниях. Морис выручил его из затруднительного положения:
– Покажите, пожалуйста, ваши черновики.
Они вышли из комнаты консьержки. Смущенная мадам Брионне осталась сидеть со слезами на глазах. На лестничной клетке пахло стираным бельем. Шагая через две ступеньки, Кулонж извинялся перед Морисом:
– У нас не слишком изысканное помещение. Я постоянно живу здесь. Тетя меня вырастила.
– У вас есть еще какая-нибудь профессия?
– Я банковский служащий.
– Давно вы стали работать на Морэ?
– Уже четыре года. «Жертва» – шестой криминальный роман, который – он получил бы от меня.
Шесть романов за четыре года – почти половина того, что появилось за это время под именем Даниеля.
– Черновики я сберегаю. Они все сохранились.
Комната® была такая маленькая, что между кроватью и шкафом, заполненным книгами, оставалось только место для письменного стола, на котором стояла пишущая машинка.
«На ней он, вероятно, напечатал „Жертву”», – подумал Морис и отодвинул стул, чтобы протиснуться между кроватью и столом.
Состояние шрифта йодтвердило его предположение. Кулонж, балансируя на табуретке, рылся в коробке, красовавшейся сверху на шкафу. Не поворачиваясь, он протянул Морису темную клеенчатую тетрадь.
– Пожалуйста.
Обыкновенная толстая ученическая тетрадь, исписанная четким почерком. Поправки и замечания на полях, равно как и вставки на вклеенных листах, убедили Мориса, что это настоящий черновик.
– А здесь и другие, – сообщил Пьер Кулонж, выкладывая на стол еще пять пыльных тетрадей.
Морис перелистал их – черновики пяти романов, вышедших под именем Морэ. Причем каждый из них, благодаря своей оригинальности, пользовался огромным успехом.
Даниель ограничивался тем, что просто перепечатывал на электрической машинке рукописи, полученные от фактического автора, работавшего на него. Иногда он заменял некоторые слова и фразы.
– Каким образом возникло ваше соавторство? – спросил Морис.
– Морэ был клиентом в моем банке. А когда я написал свой первый криминальный роман, то, естественно, не знал, годится ли он. Тогда я набрался мужества и посоветовался с Морэ. В ту пору я уже читал его произведения.
Морис с Кулонжем уселись рядышком на край кровати. В комнате было холодно.
– Дней через восемь Морэ сообщил, что мой роман очень хорош, но в нем много огрехов, устранить которые может только специалист. Он объяснил, что бессмысленно посылать его в издательство. И предложил продать роман ему. Я, конечно, был счастлив.
Морис вытряхнул из пачки сигарету. Он слушал внимательно. Кулонж тоже закурил.
– И потом я уже все время работал для него.
– Сколько же он вам платил?
– Тысячу франков за книгу объемом в триста страниц. Это хорошая сумма. А за те, что были экранизированы, – гордо добавил Кулонж, – он добавлял еще по тысяче!
Мориса страшно удивило то, что молодой человек не имел ни малейшего понятия, как гнусно его использовали. Что такое тысяча или две тысячи франков, если Даниель за экранизацию получал многие сотни тысяч?
