— Ты замёрзнешь...
— Ничего. Что я у тебя хотела узнать... Почему Шах перестал ходить за почтой? Я спрашивала у Волкова, говорит: военная тайна.
— Конечно, военная тайна.
— Ты ведь давно знаешь меня. Я никому не разглашу военную тайну. Он что — серьёзно заболел? Или, может, перевели в другую часть?
— Не-а...— Юрка оглядывался по сторонам и скрёб снег носком ботинка.
— Не мучай меня, Юра... Скажи, что случилось?
— Не могу. Понимаешь, Таня, он мне сам говорить не велел.
— Юра, миленький, клянусь тебе, он об этом никогда не узнает. Скажи, будь добренький, я ведь тоже твой друг...
— Ладно,— согласился наконец Юрка.— Шах раненый. Тремя пулями, вот... В шею, в ногу и в бок.
— Кто ж его так?— испуганно ахнула Танечка, и в синих её глазах Юрка увидел слёзы.
— А ты не реви,— сказал строго и солидно.— Шах — герой, поняла?— Поманил девушку поближе и, когда она наклонилась, прошептал: — К нам на огневую шпион забрался, поняла? Вот... Схватили того шпиона.
— А что с Шахом? Где он теперь?
— В госпитале для военных. А шпион и Рекса тоже ранил...
Но Танечка уже не слушала его. Прикрыв глаза рукою, скрылась за дверью.
И опять Юрка с нетерпением ожидал конца занятий, и вновь ему было не по себе. Таня, конечно, хорошая девушка, но даже ей он не имел права говорить о шпионе. Снова выболтал военную тайну, к тому же и Шаха подвёл...
В этот день с Волковым приехал и папа. Оказывается, они возвращались из штаба, куда подполковника Яскевича неожиданно вызвали вчера поздно вечером. Уезжал папа озабоченным, возвращался весёлым, поглядывал на подтаявший снег по обочинам дороги, на зеленоватые проталины на поле и мурлыкал какую-то песенку.
— Папа, а меня скоро в пионеры будут принимать!
— Поздравляю! Ты у меня большим становишься, сын...
Когда проезжали мимо почты, Юрка опять увидел Таню. Одетая в новое пальто с белым воротником, обутая в беленькие новые сапожки, она бежала по стёжке к автобусной остановке. «К Шаху, наверное, едет»,— догадался Юрка.
Солнце светило ярко. «Газик» то и дело разбрызгивал колёсами воду из луж, обдавая ею придорожные кусты и грязно-серые ноздреватые остатки сугробов.
— Товарищ подполковник,— сказал Волков,— грачи прилетели.
Папа, шумно втянув в себя пропитанный запахом талой воды воздух, весело ответил:
— Вес-на-а!
Мама и перепачканная мукой Оля — обе в фартуках — лепили пельмени.
— Или вы, мужчины, поторопились, или мы опоздали. Займитесь чем-нибудь, сейчас обед будет готов.
— Пельмени, пельмеши, пельмешики,— пропел папа, проходя в гостиную и дёргая Олю за нос. Юрка, раздевшись, достал из тумбочки коньки, пыхтя, принялся завинчивать отвёрткой расслабившиеся шурупы. Пока не растаял на озере лёд, надо ещё хоть немного покататься.
— И я с тобой пойду-у...— затянула Оля.
— У тебя коньков нету.
— Я на ножках покатаюсь.
— Вот ещё! Упадёшь — реветь будешь.
— И-и-и...
— Обоим вам дома сидеть,— строго сказала мама.— Какое тут катанье — слякоть на дворе.
Папе и за столом было весело. Пощекотал Олю, маме незаметно подсыпал в тарелку перцу. Мама, отправив в рот пельмешку, неожиданно ахнула и не на шутку испугалась. Юрка захохотал, улыбнулся и папа. Мама успокоилась и свою тарелку подсунула папе: «Угощайтесь, маэстро! С хитрыми всегда так бывает». Папа глотал пельмени и делал вид, что во рту у него печёт, махал перед лицом руками, таращил глаза. Юрка и Оля покатывались со смеху.
— Ну хватит,— сказала мама.— Пошутили, и будет. Не тяни, отец. Что тебе сказали в отделе кадров?
— Собирай помаленьку пожитки.
Юрке показалось: мама как будто бы обрадовалась, но ненадолго.
Папа пожал плечами:
— Не понимаю тебя, Маша...
— Нет, нет, всё хорошо. Дождались наконец-то! Только... тут уже привыкли, людей узнали... И опять... оставлять...
— Переезжаем, уезжаем, переезжаем, уезжаем!..— захлопала в ладоши Оля.
Юрка, насупившись, отставил стакан с недопитым чаем, встал из-за стола.
— А ты чем недоволен, сын?— спросил папа.— Жить будем в большом городе, школа рядом, через квартал — Дворец пионеров, стадион. Разве плохо?
— Мы уедем, а Шах...
— Он уже выздоравливает, скоро вернётся.
— Ага... Вернётся и тут ведь останется...
