— За что? Ты совсем недавно принял дивизион.
— Принял, значит, и ответ мне держать. Возможно, и к нам зайдёт поглядеть, как обживаемся. Ты уж тут, товарищ матрос...
Мама, всё ещё стоя на табуретке,— она в брюках, в тельняшке с короткими рукавами и в самом деле похожа на матроса,— лихо козыряет и говорит, улыбаясь:
— Вас понял, мой капитан. Лёша,— становясь серьёзной, говорит она,— по-моему, наш сын заболел.
— Вряд ли. Не вижу.
— Почему вряд ли? Вчера ни свет ни заря из дому удрал, с Шахом в озере купался, мог простудиться. Он этим Шахом все уши мне прожужжал. «Шах сказал», «Шах научил»,— что там у вас за Шах такой... авторитетный?..
— Солдат.
Юрка с готовностью добавил:
— Он собаковод, мама. Сам собак кормит, сам на посты водит. Я ему помогал уже обед варить: крупу перебирал, дрова складывал. Скоро картошку буду чистить, вот!
— Картошку, сынок, мог бы и дома почистить, маме помочь.
— А,— отмахнулся Юрка,— дома неинтересно.
Папе смешно, а мама уже начинает сердиться:
— Я серьёзно, Лёша. Отбивается парень от рук. Всё там и там. Вчера завтракать отказался, а потом... шесть котлет умолол. Ты представляешь?
Ах, зачем только мама напомнила о котлетах?.. Папе, конечно, не догадаться, кому они предназначались, те котлеты, и что из всего этого вышло, но Юрке от этого не легче. Опять так стыдно стало, что теперь хоть вовсе не встречайся с Шахом.
От компота Юрка отказался, ушёл в свою комнату. Дункан тёрся об его ноги, скулил, видно, просился на руки, но Юрка сейчас не обращал на него внимания. По небу, как и раньше, плыли серые скучные тучи, шёл всё тот же мелкий, почти невидимый дождь. У проходной, огибая лужи, вышагивал часовой в насквозь промокшем плаще, на огневой лаял Рекс, лаял как-то нехотя, глухо.
К воротам городка подкатила легковая машина, перед нею подняли шлагбаум. Тотчас в городке завыла сирена, на позиции взревели моторы. Мимо окна, у которого стоял Юрка, пробегали офицеры, на ходу застёгивая ремни и плащ-накидки. Юрка догадался: приехал Батя (интересно, кто он такой?), объявил тревогу и сейчас будет за что-то мылить папе шею.
До чего же скучен этот домашний арест... Юрка зевнул, прилёг на диван. Подошла озабоченная мама, подложила ему под голову подушку и поплыла куда-то, скрылась за сосной. На сосне — белочка, то прыгает с сучка на сучок, то, усевшись поудобнее, чешет передними лапками мордочку, будто хвастается: глядите, какая я проворная и смелая!..
Кеша и Славик фотографируют ее поочередно, потом, когда белочка наконец исчезает, Кеша вдруг говорит:
— А Шах уедет с нами. Насовсем.
— Неправда,— не верит Юрка,— там у вас нету блокпостов, а тут — блокпосты.
— И собак заберёт. И Рекса, и Венеру.
— Неправда!— возмущённо кричит Юрка, срываясь с места: надо немедленно найти Шахназарова, узнать у него — так ли это...
Сперва он бежит по тропке, потом — напрямик, продираясь сквозь густой кустарник. Бежит долго-долго, падает, поднимается и снова бежит. Вот и вольеры. Рекс и Венера носятся по ним, как угорелые, лают, но почему-то — беззвучной И Шахназаров там. Нагибается, перебрасывает через сетки котлету за котлетой, а их становится всё больше, ими усыпана вся земля в вольерах, и Юрка, ухватившись за решётку, кричит: «Шах, это не я набросал, это не мои котлеты...» — но почему-то и голоса своего не слышит, как и лая собак, и от этого становится ему страшно-престрашно.
А Шахназаров, разогнувшись, смеётся вдруг громко и басовито, и от этого его смеха Юрка просыпается. И радостно становится ему оттого, что это был только сон, и оттого, что смеётся вовсе не Шахназаров, а какой-то высокий толстый дяденька. Он только что вытер руки и, отдавая маме полотенце, спросил у папы:
— Яскевич, где ты такую русалку выловил?
— Снял с камня на Оби, товарищ полковник.
И опять смеются и полковник, и папа, а мама улыбается и почему-то краснеет:
— Прошу, Пётр Михайлович, к столу.
— Вот это — дело! Посмотрим, как сибирячки умеют мужей кормить.— Проходя в столовую, Пётр Михайлович замечает его, Юрку, притворяющегося спящим, спрашивает у папы: — Сыну-то сколько? Школьник?
— В третий класс идёт.
