– Что, ойратский щенок, визжишь? Эй-эй, теперь твоя очередь, давай, хлестни его по жопе!
Оставалось лишь бежать, бежать вперед – но сил бежать уже не было. Топот, веселые злые крики:
– Гей, гей, куда бежишь, сучонок, я имел твою мамашу за кусок мяса, так она визжала куда как громче! Ха-ха-ха!
Справа стена вдруг провалилась нишей – с дверью – о, чудо – с высокой деревянной дверью. Он заколотил в нее:
– Помогите! Откройте! Помогите! Аааа!..
Налетевший сзади уруут принялся хлестать его по спине и по заду, гикая и покрикивая:
– Улюлю! Вот, вот, вот тебе! Улюлю, ойрат!..
Извиваясь от боли, мальчишка упал на землю и скребся в грязи, пытаясь ладонями прикрыть голову, – копыта пляшущих храпящих лошаденок били пыль совсем рядом с макушкой.
И тут в переулок ворвался новый грохот – мощных подкованных копыт. Последовавший за ним нечеловечески громкий и звонкий крик перекрыл кровожадные завывания уруутов:
– Что здесь происходит, твари?! А ну назад! Взять их!
Урууты заверещали снова, но иначе: теперь они визжали, умоляя о прощении, умоляя кого-то, кто не отвечал им ни слова. А их явно били, а потом куда-то волокли – судя по звуку ударов и сыпавшимся проклятиям.
Цок, цок, цок. Подкованные круглые копыта ашшаритской лошади остановились прямо перед носом.
– Ты кто такой? Почему они тебя травили? – Голос спрашивал на джунгарском, но мальчик понял – это не человеческий голос.
Парнишка лежал в пыли перед копытами коня белолицего бога. Потом его подхватила за ворот очень сильная рука и рывком поставила на ноги.
– Как тебя зовут?
Кровь и пот заливали глаза, но мальчик утерся и посмотрел в лицо богу. Тот был действительно белолицый – и холодный, с очень холодным, зимним взглядом. Как будто ты в страшный мороз откинул полог юрты и задохнулся от ветра.
– Самуха, – выдавил наконец мальчик. – Самуха меня зовут…
– Где твой род?
– Нет рода, – ответил Самуха. – Вырезали урууты прошлой весной, когда коней и баранов крали.
– Родители?..
– Мать у стены сидит, – мотнул мальчишка головой.
– Тенгиз?.. – Белолицый нечеловек полуобернулся к свите.
– Да, сейид, – высокий молодой ашшарит в дорогом кафтане опасливо сунулся поближе.
– Я приказал отправить женщин обратно. Почему они еще здесь?
– Их некому и некуда отправлять, сейид, – отозвался воин. – Такие женщины никому не нужны – они ведь пленницы, безродные рабыни.
– Вот как?.. – вкрадчиво спросил белолицый, и Самухе стало не по себе. – А ты, верно, считаешь, что ты здесь кому-то нужен, да, Тенгиз?
– Прошу прощения, господин, – быстро поправился ашшарит, становясь бледнее своей великолепной чистой туники. – Я сейчас же займусь этими женщинами. Разрешите удалиться?..
– Удаляйся, – страшно улыбнулся бог. – Завтра с утра придешь ко мне с подробным отчетом.
Через мгновение по переулку гуляло только эхо конного топота. Впрочем, страшный всадник никуда не двинулся. Его серый высокий конь стоял как изваяние. Самуха пошатывался и боролся с дурнотой – он все-таки треснулся башкой о стену, когда последний раз падал.
– Ну? Почему не идешь к матери? – мягко поинтересовался белолицый.
– Она сказала не возвращаться, – честно ответил Самуха и попытался не зареветь. – Сказала, я уже большой, а младенчик маленький. На двоих жратвы не хватит.
– Сколько тебе лет?
– А я почем знаю…
У Самухи все-таки потемнело в глазах, он покачнулся, зацапал, ища опоры, рукой – и ухватился за блестящий золотом повод коня. Конь храпнул и вскинул голову, Самуху подняло над землей.
Упал обратно в пыль. Зажмурился. За такое в кочевье могли засечь насмерть – грязной рукой – да за богатый повод. На всякий случай Самуха закрыл голову ладонями.
И вдруг – опять, опять за спиной грохот копыт, свист. Мальчишка крикнул, вжался в грязь, пытаясь отползти куда-то подальше, только куда – впереди стоял серый конь нечеловека, а сзади налетали ашшаритские выкрики и веселые возгласы. Приветствия, белолицый отвечает, тоже на ашшаритском, и тут же – хохот. Самуха, превозмогая страх, разлепил глаза и посмотрел вверх. Над ним звенели роскошные позолоченные стремена, качались края дорогих попон. Сверху тыкали пальцем и смеялись, смеялись.
