Нерегиль же из всего груза добычи не брал ничего – и Хасан лишь молча пожимал плечами. «Волшебное существо» – так говорил о Тарике старый астроном Яхья ибн Саид. Теперь ибн Ахмад вполне понимал, что тот хотел сказать – воистину люди ведут себя иначе. И хоть они с нерегилем звались друзьями, Хасан не стал бы утверждать, что проник в тайну сумеречного сердца и знает мысли Тарика.
Сейчас Хасан ибн Ахмад ехал, чтобы встретиться с нерегилем после долгих месяцев, в течение которых они сражались порознь.
Смигнув бьющее в глаза солнце, ашшарит приметил, что у почерневшей от сажи стены крепости сидят какие-то оборванцы. Вглядевшись, Хасан понял, что это женщины с детьми. Подтаявшая грязная наледь оплывала рыхлыми надолбами, из них вытаивали объедки и лошадиный помет. Среди помойных огрызков бродили тощие злые собаки – они подходили к скрючившимся среди грязных луж женщинам, обнюхивая поникшие головы. Молоденькая, с еще целыми зубами джунгарка – почему-то простоволосая, Хасан ясно видел, как солнце блестит на ее черных жирных волосах, – сидела и раскачивалась, монотонно подвывая. На расстеленной среди отбросов тряпке лежал увязанный соломенными веревками грязный сверток, в котором с трудом опознавался младенец.
– Это что такое? – мрачно кивнул ашшарит в сторону убогого табора.
Вытянувшийся и повзрослевший Ханид-толмач пожал плечами:
– Это, господин, харим Кокочу-нойона, главы тайчжиудов. Старый хитрец должен был прислать в заложники любимую жену и двух наложниц с детьми – так нет же, решил, что он умнее всех. Его нукеры привезли в Мурэн походный харим из пленных ойраток. Господин Ястреб приказал женщин отправить обратно, а Кокочу изловить и привезти в Мурэн.
– Так вот за кем он гоняет моего племянника, – фыркнул в усы Хасан и расхохотался. – Походный харим, надо же… А чего они здесь сидят?
Кони ашшаритов брезгливо переступали в растаявших на весеннем солнце колеях. Собаки с лаем прыгали у стремян, гвардейцы лениво отмахивались плетьми. Длинные золотистые попоны, обшитые тигриными шкурами, ярко переливались на солнце, блестели кольчуги, ослепительно белели рукава туник. Мимо скорчившихся женщин бежали чумазые веселые дети, из-под босых ступней летела грязь.
– А кому они нужны? Нукеры Кокочу удрали сразу, как только загнали их в крепость. Купцы этих баб не берут, потому как они тупые и все уже пробованные, да еще и с дитями. А джунгары брезгуют – ойратка, говорят, да еще и из-под уруута, все равно что обглоданная кость, побывавшая в пасти у собаки, даже рабу в похлебку не годится. Так вот и сидят.
Ребенок одной из несчастных сцепился с собакой за какую-то то ли тряпку, то ли палку. А может, косточку. Вокруг дерущихся немедленно собралась толпа оборванных джунгарских ребятишек и принялась с пронзительными воплями кидаться комьями грязи.
Покачав головой – вот ведь дикари, Хасан отвернулся и поехал под воротный свод – зубья новой решетки из кованого железа нависали над головой, как раскрытая пасть чудовища. Вынырнув на солнце с другой стороны, он удивился тому, как громко орут джунгарские дети – их было слышно даже за стеной цитадели.
И тут же понял, что вопли несутся изнутри крепости, из лабиринта узких улочек, зажатых между высоченными, в три этажа, стенами домов из мелкого серо-желтого кирпича. К злобно-шакальим и отчаянно-жалобным завываниям присоединился грохот копыт – и тут же все перекрыл свирепый крик.
Металлически-звонкий, напряженный от ярости голос ни с чем нельзя было перепутать: нерегиль орал на собачьем джунгарском наречии, но Хасан, не понимая ни слова, нисколько не сомневался – скоро трупов над воротами прибавится.
– Ну-ка, Тарик, посмотрим, кого ты в этот раз удостоишь петли, – пробормотал ашшарит и погнал коня в переулки, по которым эхом гуляли яростные крики нерегиля.
– Дяденька, не надо, дяденька-ааа! – Мальчишка метался между высокими стенами, пытаясь увернуться от копыт лошадей и плетей всадников.
Шапку с него уже сбили, и парнишка пытался закрываться рукавами. Фыркающий мохнатый конек толкнул его на ребристую кирпичную стену, а довольно скалящийся уруут в малахае и хорошем суконном халате захохотал и с размаху перетянул грудь плетью. Мальчик закричал от боли и перегнулся пополам – на нем была лишь тонкая кожаная безрукавка. След от удара тут же вспух и закровил. Урууты громко хохотали, потешаясь над его слезами и болью:
