В дверном проеме висели занавески дешевого шелка – непрозрачного, узелкового, с провисшими счесами нитей, от которых он казался полосатым. Вдруг за порогом возникла тонкая стройная тень – и Айша резко выпрямилась.
– …Госпожа, это я, – шепнула Хальва, проскальзывая под занавеску.
Айша со вздохом облегчения опустила длинный отцовский ханджар. Сидевшие внизу женщины с ужасом проводили глазами тускло блеснувшее в полумраке комнаты лезвие. Со скрипом вложив кинжал в ножны, девушка положила приятно холодивший руки металл обратно под подушку.
Рабыня поставила на пол полную снеди корзину, вытерла рукавом пот с лица и стала с облегчением разматывать плотный головной платок, одновременно пытаясь стряхнуть с плеч ткани хиджаба. Не успела она отколоть заколку под подбородком, как за драно-полосатой занавеской заколыхалась толстая низенькая тень, и голос хозяина кайсара умильно позвал:
– Госпожа! Госпожа! Вас спрашивают, госпожа!
Хальва сдавленно ахнула. Айша вскочила на ноги и зашипела, как змея:
– Говори, сучка, с кем спуталась!
Глаза рабыни забегали, а толстый Якуб снова позвал из дневного света внутреннего двора:
– Госпожа, а госпожа! Там на улице вас ждет юноша, по виду из благородных! Очень просит выйти к нему!
Хальва ничего не смогла ему ответить – Айша бросилась, как кобра, повалила рабыню на лежанку и намертво сжала пальцами горло. Сверля страшным взглядом хрипящую от ужаса невольницу, девушка мелодично откликнулась стоявшему снаружи хозяину кайсара:
– Скажи юноше, что госпоже нужно переодеться, о Якуб!
Толстяк с хихиканьем засеменил прочь, а Айша разжала пальцы на горле невольницы:
– Говори, сучка.
Лицо опрокинутой на пыльный ковер Хальвы блестело от пота. Она в ужасе покосилась на сгрудившихся в крошечной душной комнатенке женщин и запищала:
– Клянусь жизнью, госпожа, я, как вы и велели, спросила, где здесь, в Малаке, собираются женщины, и пошла на рынок к Воротам Москательщиков. И там купила овощей и вареного риса и тут заметила, что за мной идет юноша, по виду из благородных, в шелковой зеленой чалме и красивом кафтане. И я не пошла к кайсару, а пошла к мосту через реку мимо мазара сыновей Мервана, а он все шел за мной и не отставал. Тогда я подошла к нему и велела меня не преследовать…
– Так и велела? – зло прищурилась Айша.
Невольница захлопала глупыми глазенками и запищала еще тоньше:
– Да, я так и сказала, зовут меня, мол, Хальва, и я невольница, а чья я, не скажу, и знание того, что на седьмом небе, ближе к тебе, о бесстыдник, чем то, о чем ты просишь!
– Понятно, – процедила Айша. – Так он тебя проследил.
– Клянусь Всевышним, госпожа, пощадите, я подождала, пока он уйдет, долго-долго стояла у моста!
Айша залепила глупой дуре пощечину и выпрямилась. Хальва зарыдала, прижимая грубый некрашеный рукав к щеке.
И вдруг ее прорвало:
– Он хочет взять меня в харим! И я не против! Мне надоело бегать от смерти! В хариме покойного господина у меня было шестнадцать рабынь, мне прислуживали пятеро евнухов! И где я теперь! Вы посмотрите, госпожа, что на мне надето! Вы продали все наши драгоценности, всю нашу одежду, опустошили все ларцы, и куда мы добрались на эти деньги? До Малаки! А до земель Бану Марнадиш еще неделя пути! Я не хочу больше скитаться по пыльным дорогам на вонючих верблюдах, не хочу спать на жестком полу в нищих кайсарах с клопами в подушках! Продайте меня Юсуфу ар-Рамади, он поэт, красавец, он даст за меня любые деньги!
– Так вы уже, я смотрю, познакомились, – усмехнулась Айша, которая даже бровью не повела на всю эту тираду.
– Да! – ошалев от собственной смелости, выкрикнула рабыня. – Я встречалась с ним у ворот мазара каждый день, начиная с прошлой пятницы!
Айша смотрела на скорчившуюся на лежанке женщину. Та размазывала по щекам краску с подведенных век и бровей. Нищенский хиджаб свалился с нее окончательно, открывая яркий оранжевый шелк платья с золотой вышивкой, – былая роскошь харима Бени Умейя выпросталась из отрепьев, как крылья бабочки из слизи хитиновой куколки-выползня.
И кивнула:
– Хорошо. Будь по-твоему.
Хальва поперхнулась всхлипом. Айша оглядела ее холодным оценивающим взглядом и продолжила:
