Иван Юрьевич шумно выдохнул воздух от воспоминаний. Опять глянул в смотровую щель. Там уже улыбались, даже как бы и веселились.
Говорил боярин Данило Щеня:
— Эти татары, громодяне и послы добрые, хорошо умеют писать одно, а иметь в смысле совсем иное. Поэтому вы уж подыщите себе другого толмача, чтобы татарскую письмовную грамоту правильно чел.
Иван Юрьевич просто ошалел от того, с какой резвостью этот щенок Данило провей вокруг пальца всё литвинское посольство. Ладно бы одного папского шпиона и примаса литвинских католиков! Но как поддался на тот явный обман такой старый лис, как Станислав Нарбутович? Нет, пора выходить в посольскую горницу.
Иван Юрьевич тяжко вздохнул, поднялся со скамьи, тихо отворил неприметную дверь в сени посольского терема... Тут во дворе грохнуло. Заорала стража.
Орала она не от испуга, а от радости. Здоровенный, красномордый стражник, выкормленный на чистом коровьем масле в Замоскворечье да на ячменном хлебе тонкого помола, прокричал по всему терему:
— Игумен Волоцкий прибыл! Аллилуйя!
* * *
Высокий, лицом сияющий, с бородой чёрной, без седины, хотя и в годах уже был, в переговорную горницу легко вступил настоятель Волоколамского монастыря Иосиф, мирским именем Громобой. Сиречь — Гавриил.
Данило Щеня с восторгом подскочил к руке Иосифа Волоцкого, истово приложился. От руки пахло огуречным рассолом и мёдом. Два дьяка, что сопровождали молодого воеводу, тоже подошли под благословление.
Литвины остались сидеть. Примас католикос один только встрепенулся, высоко поднял крест католический о четырёх концах, перекрестил вошедшего тем крестом. Как бы отгонял от себя злого духа.
— Ну, сидящие друг против друга, что мне скажете? — осведомился Иосиф Волоцкий, легко усаживаясь на подставленную ему дьяками широкую скамью. — Поди, духовный вопрос требуется разрешить?
Данило Щеня махом понял, что сейчас ему надо выступить, и выступить с напрягом.
— Не моего умишка дело, святой отче, но вот этот, который подлым крестом махал на тебя, он спрашивал, пошто дочь великого государя до сих пор не перекрестили в литвинскую веру? — Данило Щеня указал рукой в сторону засуетившегося примаса. — Да так грозно вопросил, что я... чуть было ему не ответил вековечными русскими словесами. Так что грешен я, святой отче, и прошу у тебя посейчастной исповеди и примерного мне наказания... — Данило Щеня понимал, что Иосиф Волоцкий от дорог северских устал, но кое-что надо бы ему узнать прежде, чем начнёт он сшибку с наглым примасом католикусом.
— Во благовременье приму твою исповедь, боярин Щеня, — густо сжимая слова, произнёс Иосиф Волоцкий. В нём сразу почудилась жуткая сила. — А сейчас давайте вопрос мне! Или мне воеводе верить?
— Мне верить! Мне! — вскочил со скамьи примас объединённой польско-литвинской церкви. — И вопрос один: когда Елена Ивановна, принцесс московит, невеста круля Александра, примет у меня перекрещение? Иначе нельзя её везти нашему крулю под венец! Это моё последнее слово!
— Последнее слово, прелат, говорят у края могилы. Тому, кто в неё лёг. Ты что, уже лёг?
Иван Юрьевич Патрикеев, сидевший у дверей, и на глазах русских дьяков и литвинских послов так и не подошедший под благословление к игумену Волоцкому, тяжело встал и вышел их горницы. Слышно было, как он орёт на своих гридней, давно привёзших с воеводина поварского двора съестной посылок литвинам:
— Чего раззявились? Обедать пора!
— Святой отец Волоцкий не велел! — шумнули ему в ответ гридни.
Примас католикус грозно глянул в сторону тучного Станислава Нарбутовича, готового жрать каждый час, опять повернулся к русскому попу и с нажимом сказал:
