Поутру следующего дня Иван Васильевич коротко отстоял заутреню и вышел из Успенского собора скорым шагом. За ним ближние отроки, дети больших воевод, вели в окружении своём пятилетнего Дмитрия Иоанновича, наследника, но уже государя всея Руси. «Наследник и государь» шмыгал носом, сопливел. Мать его, Ленка молдаванская, стояла среди кучки великих бояр. Тоже как бы при защите.
Соборный дьяк прочёл с Лобного места венчальный приговор.
— Подписано... — на всю площадь громогласил дьяк. — Государь всея Руси Дмитрий Иоаннович...
Народ встал на колени, но, услышав, кем подписана венчальная грамота, поднял лица вверх. Заворчал народ. Дьяк успокоительно добавил:
— Великий государь всея Руси Иван Васильевич к тому договору руку приложил.
Народ склонил головы к земле. От земли к Лобному месту донеслись смешочки.
В след отцу из собора вышла великая княжна Елена Ивановна. Над её головой держал венчальную корону конюший великого государя — Шуйский. Рядом с Шуйским медленно ступал, колыхая брюхом, посол литвинский Станислав Нарбутович. Он тоже держал венчальную корону, но над пустым местом, справа от Елены Ивановны. Муж, круль литвинский, Александр, повторит венчальный обряд уже на Литвинской земле. Со своим присутствием.
Иван Васильевич, великий князь Московский, опричь обряда, подошёл к дочери, поцеловал троекратно. Со стороны великих бояр что-то громко сказала сыну Ленка молдаванская. Мальчонка повернулся к невесте, протянул руки — тоже, видать, целовать. Народ тихо загудел. Шуйский ловко наступил мальцу на ножку. Дмитрий Иоаннович заплакал. Его махом утянули в свою толпу чёрные монахи, шедшие позади врачующихся. Ленка молдаванская шикнула протестно.
Иван Васильевич немедля отмахнул страже. Стража, полутысяча немецких рейтар, тут же рассыпалась, оттесняя народ. Открылся проход к венчальному поезду, стоящему у Грановитой палаты. Под ноги Елене Ивановне раскинулся, будто сам собой, длинный узкий ковёр, до самого венчального поезда. Красный, сияющий. Венчальная процессия ступила на ковёр. Хор монахов благостно запел: «Богородица Дева, радуйся».
Великого боярина Ивана Юрьевича Патрикеева тронул за руку неведомо откуда взявшийся сотник из личной охраны. Шепнул, нагнувшись, прямо в ухо:
— Поутру стали по особым спискам брать монахов с дальних подмосковных монастырей. Митрополит Зосима велел о том предупредить. Берут монахов нового устава. Подпись под тайным указом только вон его, пацана Дмитрия.
— Чего врёшь? — изумился боярин Патрикеев. — Он же писать не умеет! — и тут же тревожно оглянулся.
Все большие люди упёрлись глазами в богатейшую венчальную процессию.
Стольник криво дёрнул губой. Трусил, что ли? Шепнул:
— Подпись писец написал, а мальчик свой палец приложил... Ну, я пошёл?
— Стой! Ко мне на подворье иди. Тотчас пусть соберут мне обоз. Едем из Москвы к войску!
Сотник повеселел глазами, живо побежал в сторону татарских ворот. Великий боярин Иван Юрьевич Патрикеев стал выбираться из толпы.
— Ты куда это? — спросил Патрикеева боярин Ряполовский. — Сейчас пить почнём. Во здравие.
— Скажешь Ивану, великому князю, что я немедля выехал в большой полк. Под город Порхов. Мол, что-то тревожное в том полку.
— Трусишь, к лешему тебя забери?!
— Иди туда же! — отозвался большой боярин, толкаясь среди чужих.
Народ на площади зашумел сердито. Боярин Патрикеев сморщил лицо, быстро и свирепо обернулся. Свирепо не получилось, сам понял. Получилось и глупо, и слезливо, и боязно...
Шумели не на его уход. Шумели на примаса католиков Литвы и Польши. Тот вдруг выбежал вперёд венчальной процессии и первым пошёл по красной дорожке к венчальному поезду из десяти пышно убранных повозок. В руках, торжествуя, примас нёс большой католический крест о четырёх концах.
