Скульптура величиною в треть человеческого роста располагалась на мраморном постаменте. Она изображала мужчину в набедренной повязке с погасшей свечой в руке. Мужчина выглядел живым. Не в метафорическом смысле, как, возможно, подумал читатель, но в самом прямом. Кожа имела идеально правильную фактуру, мышцы бугрились под нею. Темнели родинки, матово поблескивали ногти, кудрявились волосы, покачиваясь от потоков воздуха. Зрачки хранили живой влажный блеск. Священный Предмет (а это, вне сомнений, был он) представлял собой уменьшенную втрое копию живого Праотца Кристена.
Но потрясала не только точность изображения. Едва гости приблизились к святыне, как леденящие душу черты скульптуры бросились в глаза. Изображенный мужчина страдал тяжелейшим недугом. Его лицо мертвенно белело, кожа обтягивала кости черепа, словно бумага. Грудь, шею, плечи усыпали нарывы и язвы, по спине струился лихорадочный пот. Ноги стояли так нетвердо, что, казалось, вот-вот подогнутся, и скульптура рухнет с постамента. Ужасней всего была рука с потухшей свечой: на ней отсутствовала кожа.
— Святые боги! — выдохнул Герион и дважды сотворил спираль.
Отец Лорис заговорил, низко поклонившись святыне:
— Сей Предмет дошел до нас от самого времени Прародителей. Сличение с сохранившимися рисунками показывает, что божественная скульптура с высокой точностью повторяет внешность Праотца Кристена. Святой Кристен со своим братом Эдвардом посвятили жизнь изучению наук и познанию природы сил, с помощью которых боги управляют миром. На склоне лет Кристен впал в еретическое заблуждение: решил, что сумел понять закономерности божественной власти, и взялся писать об этом книгу. Боги послали Праотцу грозное предупреждение: его скульптура на глазах изменилась и обрела вот такой ужасающий вид. Кристен немедленно раскаялся в гордыне, сжег еретические заметки и поручил брату написать иную книгу — бросающую почтительный луч на тайны мироздания и должным образом славящую богов. Так появилась…
— «Божественная механика», — сказал пророк. — Мне выпало огромное счастье прочесть этот труд.
— Я не могу удержаться от зависти к вам!
Герион полюбопытствовал:
— Отчего же зломерзкие язвы не пропали с лика Праотца, когда он отринул гордыню?
— Они остались как назидание для потомков.
— А что символизирует свеча в руке Праотца?
— Она — знак угасания духовности, к коему ведет гордыня. Очевидно, во времена Сошествия эта свеча горела, а угасла в дни ереси Кристена.
— Плохо, — почему-то сказал нищий и нервно почесал плечо. На него не обратили внимания.
Пророк наклонился к изуродованной руке скульптуры, внимательно рассмотрел свечу.
— В ней имеется странность, вы не находите?
Священник согласился. Тщательно присмотревшись, Герион тоже понял, о чем речь: в контрасте с жутковатым правдоподобием скульптуры, свеча была выполнена очень грубо. Ни фитилька, ни капель оплывшего воска — просто белесый стерженек.
— Скажите, отче, какие чудеса творит сия святыня?
— Исцеляет страждущих, премудрый. Убирает комариную лихорадку, красную сыпь, шейные нарывы, а при должной силе молитвы — даже постыдные хвори.
— Сквер-ррно… Др-ррянь! — прорычал нищий и яростно поскреб себя.
— Заткнись, ничтожная тварь, — шикнул на него Герион.
Пророк обошел вокруг скульптуры, впервые удостоив внимания не ее саму, а окружающее убранство: дивные и загадочные иконы, вырезанные по черному дереву; стрельчатые мозаичные окна, витиеватые искровые светильники. Перевел взгляд к двери, поискал глазами.
— Верно ли, отче, что искровые лампы зажигаются из центрального нефа?
— Как принято во всех храмах, премудрый.
— Стало быть, днем этот балкон освещен солнечным светом, а после заката служитель сперва зажигает искру, и лишь потом входит на балкон?
— Конечно, премудрый.
— Значит, никто не видит скульптуру Праотца Кристена в темноте?
— Было бы странно прийти к святыне и не увидеть ее из-за темени.
— Отче, вы позволите мне поставить маленький опыт?
Получив согласие, пророк попросил Гериона:
— Позвольте ваш плащ, милый друг.
Тем временем нищий совершенно утратил покой. Он рыскал по балкону, как зверюга в клетке, издавал злое бормотание и так скреб свои руки, будто хотел ободрать с них кожу и уподобиться скульптуре Праотца. Изо всех сил стараясь не замечать нищего, Герион расстегнул серебряную фибулу, скинул бархатный плащ и с низким поклоном подал его пророку.
