Иначе говоря, нужно было, быть поосторожнее. На Вилюй, я даже не смотрел, — настолько занялся опасным переездом. Валуны, то и дело, преграждали путь; иногда машина, запросто, могла сорваться в реку. Но берег стал, заметно, понижаться и, — в конце концов, — мы очутились, вдруг, на дне лощины.
Здесь, был проложен небольшой мосток, через приток реки. Скорее, — чрез ручей, промёрзший и покрытый толстым слоем снега. А мост в такой глуши, известно, верный признак близкого жилья. Но охоннёр и бровью не повёл. Лишь, чуть заметно, кашлянул, устало опустивши веки.
— Заимка скоро. Вон, на том яру!.. — одним взглядом, властно, показал.
Впереди, — на крутом, высоком берегу, — слабо засветился огонёк. В реку, ниже, опускался скальный пласт под 40 метров. А когда поднялись в гору, — с высоты, открылась панорама дикого Вилюя, петлявшего, змеиной лентой, посреди седой тайги и скал. Небо очистилось от туч, призрачно сверкали звёзды, а полная, жутковатая луна рассеивала мёртвый свет, по бескрайнему простору ночи. Над Вечным, так сказать, Покоем, если вспомнить Левитана. Сибирский только, — языческий, якутский вариант. И дело было ночью, на свирепейшем морозе.
Наконец, подъехали к заимке. Окружала её изгородь: столбы на три жердины. Мне она была по грудь, когда вышел из машины. Встал у низкого воротного столба.
Охоннёр и говорит: «Бери бутылку. Пошли чай пить!» (в Якутии не говорят «пить водку»). Вокруг было темно, — лишь за изгородью, тускло так, теплился свет в окошке. Вошли в ворота, подойдя к приземистой избёнке. Невдалеке, чернел хотон — сараец для скота.
Маленький проход, и двери низкие (дабы, тепло не уходило). Пришлось согнуться, чтоб протиснуться в избу. Встретила якутка — кэргэнэ (жена). Маленькая, сухонькая бабушка, старику по пояс. Была в халате и платке, повязанном, как нужно, на затылке. Увидев нас, старушка, даже, и не удивилась. Будто, точно знала, что приедем. Потому, и стол накрыт был, словно никуда не отлучались.
Сняли полушубки, шапки.
— Оллор манна остол га (Садись за стол)!
Я, пригнувшись под низким потолком, взял табурет. Брусника, горячие оладьи, строганина рыбья, чай с молоком. Но есть, особо, почему-то, не хотелось. Старик сидел, чуть не касаясь потолка. Открыл бутылку спирта. Налив три стопки, показал кивком, что можно пить. Словом, опрокинули по «чарке». Кэргэнэ, лишь пригубила.
Между тем, я осмотрелся. Обстановка, — не ахти, какая. Лавки, грубый стол, занавески (изба-то, без перегородок). Посредине — печь. Бревенчатые стены, керосиновые лампы, окошки маленькие (опять же, из соображений сохранения тепла). Телевизора, естественно, здесь не было.
Вообще, странные, однако, старики!.. Обычно, якуты — гостеприимные; рады, очень, пьянке и застолью. Добродушные, приветливые, разговорчивые. А тут, — даже слова лишнего, едва ль услышишь. Рядом с этим охоннёром, чувствовал придавленность, неясную тревогу. От гнетущей, мрачной силы, будто, не в своей тарелке был. Может, он — шаман?! Что и объясняет нелюдимость, замкнутость, житие вдали от мира и цивилизации. А шаманы люди страшные, сильные, неординарные. Вызывают даже дождь, не говоря о сглазе, лечении болезней, и так далее. Перенимают, по наследству, колдовской инстинкт. Боже!.. Так, вероятно, в той могиле, возлежал его отец?! Значит, охоннёр — колдун?! Нет, — это маловероятно. Не дай Бог, однако, быть такому!..
«Странно, очень странно. — продолжал раздумывать. — Хотя, определённо, я ему понравился. Старикан всё видит: как боюсь, шугаюсь. Впрочем, фразами не успокаивает, а больше, — действиями. Надо будет, дать еще бутылку спирта, чтоб не разозлился. Выбираться ведь, отсюда нужно, рано или поздно! А дороги и не знаю. Топливо, к тому же, на исходе. А, кстати!.. Охоннёр мне обещал бензин! Бочку целую, на 200 литров! Но пока, не заикается об этом, почему-то. Может быть, забыл по дряхлой памяти?.. Нет! На такого не похоже, — вряд ли! А лишний раз, напоминать, не очень-то и хочется».
Неожиданно, в избу, с грохотом, вошли. два бугая! (И откуда, только взялись?!). Самого хозяина, выше аж на голову! В меховых тулупах, шапках из ондатры и унтах. Сгорбившись, вошли, пугающе и молча, — здоровые, огромные! В избёнке жалкой, сразу стало тесновато. Я пере-трухался так, что чуть в штаны не наложил! Душа затрепетала, как у зайца. Мысли пролетали, с дикой скоростью:
