Животные грели его так же, как грели младенца Иисуса. Когда начинал дуть ледяной октябрьский ветер и наступали первые ночные заморозки, Фредерик всегда брал в дом овец и свинью. Преданно и смирно стояли они вокруг его соломенного ложа, окоченевшее тело Фредерика согревалось, и он наконец засыпал.
В то утро 1769 года, когда он впервые услышал о Банате, его разбудил резкий стук в дверь. Словно утопающий, которому удалось спастись в последнюю минуту, он вернулся к жизни. Он судорожно вдыхал воздух и, поскольку слышал стук еще во сне, не мог понять, не приснилось ли ему это. Лежал и прислушивался, нащупывая под подушкой нож.
Хотя Великая война закончилась больше ста лет назад, в окрестностях Дьёза, да и во всей Лотарингии так и не наступил настоящий мир. Еще когда Фредерик был мальчишкой, король Франции вел новые войны[21], и родителям приходилось прятать сына от мобилизационных отрядов. Как только на дороге из Марсаля показывались всадники, он бежал прятаться в ближайшую рощу. Теперь этого можно было не опасаться. Когда крестьянин выходил в поле, он мог быть уверен, что вечером вернется домой. Здесь стало спокойнее по сравнению с теми временами, когда тут объявился Каспар, который, по рассказам отца Фредерика, подумал, что пришел домой, и прикончил всю жившую здесь семью, кроме девушки.
Каспар сжег старый дом дотла из-за поселившейся там чумы. И построил новый — тот, в котором теперь жил Фредерик. Каспар с девушкой поселились в этом доме, обзавелись кое-какой скотиной и семенами и стали мирно жить на своей земле. В окрестности постепенно возвращалась жизнь, некоторые крестьяне селились в брошенных домах. Дошло даже до того, что Каспару с девушкой почти не приходилось голодать.
Они почти никогда не появлялись в деревне, им хватало друг друга. Останки всей семьи поместились в маленькой могилке, что Каспар вырыл неподалеку от двора. Фредерик хорошо знал это место, хотя креста уже не осталось. Напоминание о том, что совершил Каспар, всегда было у него перед глазами. Отец пересказывал ему, что девушка была даже преданной и работящей, а значит, довольной. Она родила Каспару семерых детей, несколько из них вскоре умерли. И все же через двадцать лет, вынашивая восьмого ребенка — ставшего прадедом Фредерика, — она ни с того ни с сего убила своего мужа, и ее первенец закопал труп в роще. После этого она продолжала вести хозяйство с помощью сына, как будто ничего не произошло.
Фредерик часто искал в зарослях какие-нибудь следы, которые помогли бы ему пролить свет на эту легенду. Однажды он окончательно решил, что это правда, и бросил думать об этом, потому что ему хватало иных забот. Земля плодоносила плохо, неурожаи случались все чаще, налоги были высоки, и потому бедность превратила многих крестьян в бродяг, готовых убить за кусок хлеба. Тем, что его миновала эта доля, он был обязан сносному ремеслу — охоте на цыган.
Когда стук раздался в третий раз, он крикнул:
— Кто там?
— Спрашивает еще! Да я это. Поднимайся, а то мы сегодня вообще ничего не заработаем.
Услышав голос своего друга, Фредерик убрал нож, растолкал животных и открыл дверь.
— Одевайся. В окрестностях Марсаля видели цыган! — сказал Жюль.
Фредерик был мал ростом, но достаточно крепок и в харчевне мог уложить на лопатки любого, кто осмеливался оскорбить его — мол, он в свои тридцать лет все еще живет один, вдали от деревни, бирюк бирюком, и ни до кого ему дела нет. Единственным, с кем он общался и, так сказать, вел дела, был Жюль — настоящий великан. За каждого пойманного цыгана после вычета платы за лошадей они получали достаточно, чтобы свести концы с концами до следующей охоты. На этот раз табор опять бродил где-то между Муайянвиком и Марсалем.
Они понимали друг друга с полуслова, поскольку вместе выросли, и когда Фредерик унаследовал хозяйство, Жюль иногда приходил к нему из деревни, чтобы помочь. Жены себе Фредерик так и не подыскал, ни одна девушка не смогла смириться с его уродством. У него было изуродованное лицо, будто изъеденное какой-то болезнью, и толстые губы. Во всяком случае, Фредерик уже не сомневался, что навсегда останется холостым.
