— «Ему» — это киллеру?
— Киллеру, уважаемый коллега… А кому же ещё? И я теперь теряюсь. То ли киллера тут действительно нет и всё дело в одной только моей подозрительности, то ли я чего-то просто не понимаю. Киллер без оружия — что-то новенькое. Да?
— Каратист какой-нибудь? — засмеялся Костюков. — Убивает голыми руками?
— Голыми руками — это вряд ли. Если киллер есть, у него обязательно должно быть оружие. Обязательно! Или они всё-таки придут оттуда, извне…
⁂
Уставший зверствовать мороз смягчился. С неба сыпал негустой снежок. Уличные фонари заливали всё вокруг живым желтым светом. Такие идиллические картинки — с заснеженными елями и мягким светом фонарей — художники любят изображать на рождественских открытках.
…Алла Андреевна Скворцова — когда-то любимая женщина Тапаева, а ныне просто мать его сына — стояла у крыльца хозяйского дома, наблюдая за тем, как ее великовозрастный сынок увлечённо лепит снежную бабу. Немного в стороне прохаживался вооруженный карабином охранник из «Барбакана».
Китайгородцев подошел к женщине.
— Уже темно, — сказал он негромко. — Если хотите, я провожу вас до дома.
Говорил вроде бы мягко, но его слова воспринимались как указание, которому нельзя не подчиниться. Скворцова передёрнула плечами, как будто ей вдруг стало зябко.
— Позвольте, я возьму вас под руку, — попросила она.
— Да, конечно.
Легкий, едва уловимый запах духов. Очень гармонично: снег, вечер, завораживающий и тёплый свет фонарей — и слабый волнующий запах, очень женский.
Они медленно пошли по освещённой дорожке. Тапаевский сын, не без сожаления оставив своё занятие, пошёл за ними следом.
— Я и представить себе не могла, что здесь так небезопасно, — призналась женщина.
— Ну, вы преувеличиваете, по-моему.
— Нет-нет. Даже у нас в Москве спокойнее.
— Не уверен.
— Вы ведь не москвич?
— Москвич.
— Неужели? — удивилась Скворцова и даже обернулась на своего спутника, чтобы получше его рассмотреть. — Я думала, вы местный. Вы разве не из охраны Генриха Эдуардовича?
— Из охраны.
— Он выписал охрану из Москвы?
— Да.
— Вот видите, — заключила женщина. — Уж если он действительно так печётся о своей безопасности, то всё не так уж хорошо, как вам представляется.
Они как раз проходили мимо установленных для завтрашних торжеств столов. Здесь уже успели появиться скамьи. И даже небольшой помост для артистов. Артистов, как рассказал Китайгородцеву Богданов, предполагалось взять местных. Какой-то ансамбль народного танца. Тапаев их спонсировал, а они плясали для его гостей, которые прежде сюда наведывались время от времени. Местная экзотика, так сказать. Обычно хорошо идет на свежем воздухе, под водочку.
— Если бы тут было так уж плохо, — сказал Анатолий, — вряд ли Генрих Эдуардович устроил бы праздник…
— Всё-таки дата, — пожала плечами Скворцова. — И потом — когда-то надо отдавать долги.
— Какие долги? — не понял Китайгородцев.
— Те, которые у каждого из нас есть перед своими близкими, — обернулась и посмотрела на сына — не отстал ли. Анатолий понял, что она не хочет больше обсуждать эту тему. Хотя собственную версию выстроить уже можно. Тапаев перед тем, как уехать отсюда надолго — может быть, навсегда — собрал не коллег по бизнесу, а только тех, кто приходится ему родственником. Кажется, никто из них не питал к клиенту особо тёплых чувств. Он забыл об этих родственниках. Надолго. Мог помочь, но не помогал. Предоставлял возможность самостоятельно выпутываться из житейских передряг. И вот теперь собрал их всех вместе. Значит, была причина. Скворцова говорит — отдавать долги. Возможно. Деньгами?
У гостевого дома прохаживался охранник.
— Вы наверняка знаете больше, чем я, — сказала вполголоса Скворцова. — Генриху Эдуардовичу действительно что-то угрожает?
— Мы здесь не зря хлеб едим, — ответил телохранитель нейтрально.
Понимай как хочешь.
Тут им предстояло расстаться. Скворцова обернулась, поджидая своего отставшего сына. Илья подошел, улыбаясь каким-то своим мыслям. Проходя мимо Китайгородцева, повернул голову и скользнул по его лицу взглядом. Только скользнул — и тут же отвёл глаза.
⁂
Из-за двери комнаты, в которой жил доктор Вознесенский, доносился какой-то шум. Когда Анатолий постучал, стало тихо.
