Ох уж мне все эти обеденные чаепития с именными кружками, печеньем из магазинчика рядом с офисом и задушевной болтовней вприкуску… Дежурные вопросы вначале рабочего дня: как жизнь, как дела, как домашние? Они выводили из себя, лишали самообладания.
Когда-то и мне было чем поделиться, чем похвастаться. Давно, много-много столетий назад. А потом… потом я всех потеряла. Они ушли, один за другим, оставив мне лишь крошечные осколки своих жизней, маленькие сувениры на память. Я заперла их в ящике письменного стола, как в сейфе, и никогда никому не показывала.
Там, в отдельной, пластиковой коробочке, лежала беленькая бирка с ручки сына — ее надели малышу в роддоме. На тонком, дорогом пластике чернела надпись: «мальчик, 3,6 кг. Доношенный». Рядом, в точно таком же крошечном прозрачном мавзолее хранилась ириска «кис-кис». Дочка почти не ела сладкое, только эти конфеты и любила. Я нашла ириску в ее детском платьице, когда разбирала старые вещи, убранные в коробки, на лоджию. Власти осчастливили граждан четырьмя выходными подряд. И мне вздумалось выбросить ненужный хлам, а еще хорошие, почти новые вещи отдать друзьям с детьми, с дачами. И вот я начала складывать сарафанчик и… нащупала в кармане что-то жесткое. Я отдала дочке ириску в шутку — тогда она уже вышла замуж и жила отдельно. А вернулась конфетка ко мне уже при совсем других обстоятельствах.
Я снова набралась духу разобрать вещи. Пришла к дочке домой, после ее похорон. Трехкомнатная квартира еще хранила флер духов моей девочки — от запаха свежести и зеленых яблок на глаза навернулись непрошенные слезы. На кресле, аккуратно сложенный, лежал красный клетчатый плед — мой подарок на последний день рождения дочки. У нее стали часто мерзнуть ноги.
Меня словно вела интуиция. Я залезла в черный пластиковый шкаф — он высился в углу гостиной — и среди множества коробочек, пластиковых емкостей с бытовыми мелочевками… обнаружила маленькую шкатулку из бересты. Надпись на ее крышке гласила «капелька везения». Я приоткрыла шкатулку и обомлела. Там лежала ириска, та самая ириска…
Запертый ящик надежно прятал от чужих глаз коробочки с сотнями флешек. Сколько фотографий они хранили? Да кто ж их знает. Я брала любую, вставляла в компьютер и уходила от реальности.
Вот дочурка, вся такая торжественная и серьезная, выпрямилась на краешке нашего старого белого дивана. Пристроилась совсем рядом с тремя царапинами от колес игрушечной машинки — они небрежными росчерками упираются в поручень. Сынишка в детстве устраивал гонки по мебели, и она еще хранила отпечатки его веселых забав. Напряженная, со сложенными на коленях руками, в белой кофточке и черной юбке-карандаше, моя девочка похожа на молодую учительницу. Немного робкую и невероятно очаровательную.
Рядом, задевая богатырским плечом абажур антикварной желтой лампы — маминого подарка — насупился ее жених. И где только дочка его откопала? Курносый нос-картошка, весь усыпанный веснушками, черный ершик волос на голове, грубые, короткие ладони, нескладная, хотя и крепкая фигура… За дочкой ухаживали такие красавцы. А этот… Что она в нем нашла?
Вот мы танцуем с сыном на его свадьбе, вернее это он держит меня на руках и кружит, подняв над полом. Вокруг рассыпается в стороны пестрая до рези в глазах толпа гостей — благо громадный светло-голубой зал ресторана позволяет ретироваться по добру по здорову. А тяжелая, хрустальная люстра над головами позвякивает в такт мелодии бусами подвесок.
А вот… муж на балконе отеля, на каком-то морском курорте — сама фотографировала. Капельки крема от загара блестят на круглых щеках и курносом носу — опять поленился нормально размазать, голубая бандана смешно съехала набок. Веера пальмовых веток распушились на заднем фоне и тщетно пытаются скрыть от любопытных глаз лазурную полосу моря, в окантовке острых клыков скал.
Но все это осталось там, в прошлом.
А теперь… теперь я не находила сил вытерпеть то, как делились своим счастьем другие. И что еще важнее — не хотела терпеть. Наверное, во мне говорило малодушие. Но что поделать… Все мы не безгрешны.
