— Что? Что стряслось?
— Эдит. Эдит… быстрее, нам нужно домой. Ваши родители с Иной и Родой уже уехали… А я остался, чтобы забрать вас в свою карету.
— Эдит? — Я только и могла, что повторять ее имя, поскольку мои мысли никак не могли ухватить суть. Эдит? Ведь Эдит дома, в постели. Совсем недавно я танцевала в ее комнате, собираясь на бал. — Что случилось с Эдит?
— Ей плохо… очень, очень плохо. Доктор Экланд тоже уехал. Идемте… нельзя мешкать. Принц Леопольд, помогите мне!
Я не поняла, что он имел в виду, но вот Лео стал подталкивать меня — мягко, но настойчиво — по направлению к Уильяму, который уже спешил назад по рыночной площади. Потом я очутилась перед Хлебной биржей, и меня усадили в экипаж. Я слышала, как зять громко приказал кучеру поторапливаться — времени нет, — и самообладание вернулось ко мне настолько, что, когда карета тронулась, я выглянула в окно на Лео. Я осознала, правда, слишком поздно, что продолжаю кутаться в его фрак, который пах лунным светом, теплым ветерком, увядшим жасмином. Хранил он и мой собственный запах — я узнала его, — смешавшийся с запахом Лео.
Принц стоял на обочине в круге света, лившегося от уличного фонаря. Его подсвеченные волосы казались золотым нимбом, однако лицо оставалось в тени, поэтому я не видела его глаз. Он поднял руку в прощальном жесте, приоткрыл рот, словно собираясь что-то сказать.
Карета завернула за угол, и лишь тогда я услышала, я была уверена, что он произнес лишь одно слово:
— Алиса.
Перитонит. Корь. Перитонит.
Доктор Экланд не мог понять, что вызвало внезапное ухудшение состояния Эдит. Он прощупывал ее пульс, заглядывал в расширенные зрачки, пальпировал живот, даже сделал разрез на ее запястье, чтобы изучить кровь. В конце концов он лишь покачал головой и попытался успокоить Эдит. Однако и этого ему не удавалось. В полубреду сестра стонала, извивалась, жадно ловила ртом воздух и о чем-то молила, бормоча какие-то бессмысленные, хоть и проникавшие в самое сердце слова.
Я находилась рядом, не оставляя ее ни на минуту. Мама сидела по другую сторону кровати. Мужчины — убитый горем папа и мертвенно-бледный Обри — не могли выносить этого, а потому, потрясенные и недоумевающие, ждали за дверью, переговариваясь вполголоса. Ина важно заявила, что останется с ними в качестве поддержки, поскольку в комнате больной не осталось места.
Дежуря возле сестры, я не проронила ни слезинки. Мама тоже. Словно безмолвные часовые, мы несли вахту, не разговаривая, по крайней мере друг с другом. Мы пытались облегчить страдания Эдит, успокоить ее, вытащить из огненного котла боли, но она нас не слышала. Ее измученное, бледное лицо, на котором появилась какая-то сыпь, пусть и немного, покрывала обильная испарина, потемневшие от пота волосы разметались по подушке. Все ее тело было изогнуто и скручено, как мокрое посудное полотенце. Она почти не открывала глаз, но когда открывала, то, тусклые и мутные, они были затуманены болью. И я понимала, что Эдит нас не видит. Оставалось надеяться лишь на то, что она чувствует наше присутствие, мою руку, сжимавшую ее ладонь, через которую я пыталась влить свою силу в хрупкое, измученное тело сестры.
Но даже во время этого бдения (спала ли я? Ела ли? Не помню) я сознавала одно.
Что Лео не пришел.
Я ждала, что он будет рядом, и если, учитывая слабость его собственного здоровья, поостережется войти сюда, то по крайней мере пришлет записку со словами утешения и поддержки, справится об Эдит, поскольку относился к ней с теплотой, как и все, кто знал ее мягкий, добрый нрав.
Отсутствие Лео было заметно. Даже ждавший в холле папа, как я слышала, не преминул это отметить.
Мама же хранила молчание. Лишь раз она заговорила со мной после одного особенно мучительного приступа, во время которого все части тела Эдит одеревенели, спина, оторвавшись от постели, выгнулась в пароксизме боли. При виде мучений сестры я сжала губы, чтобы не разрыдаться, и наконец обратилась к Богу с мольбой прекратить ее страдания любым способом, какой Он сочтет нужным. Я поклялась, что никогда и ничего больше у Него не попрошу (разве мне что-нибудь еще будет нужно, если я стану жить с Лео?), лишь бы сестра перестала мучиться.
