— Раздевайся, пап, скорей! — Генка, еще секунду назад сидевший с книгой, как пружинка, вскочил, сдернул со стола газету. — Вот у нас что!
На столе стояла тарелка с неочищенной селедкой и блюдо, доверху наполненное нарезанными помидорами.
— Да куда столько? — удивился Бухалов.
— Съедим! — успокоил сын, вывертывая стриженую голову из-под руки отца. — Я съем. Больше ничего сегодня нет.
Последний год все кулинарные обязанности Генка решительно взял на себя, и поэтому чаще всего отец с сыном ели кефир, колбасу с помидорами или яичницу. Глазунья привлекала Генку не столько даже вкусом, сколько быстротой приготовления. Ужин заканчивался чаем с батонами. Скромное, часто повторяющееся меню вполне устраивало обоих. Раза два, правда, Генка пытался варить каши, но с этим получалось хуже: то сбегало молоко, противно чадившее на плитке, то пригорала крупа. Обедали оба в столовой управления. Иногда по выходным Бухалов отправлялся с Генкой на пироги к сестре, но быстро там уставал: у Паши было шестеро детей, и с утра до вечера в доме у нее стоял веселый галдеж шестерых мал-мала меньше племянников, к возне которых незамедлительно подключался и Генка. Он чувствовал себя здесь своим человеком: когда отец уезжал в командировку, Генка на несколько дней перебирался к тетке.
Наблюдая, как отец раздевается, Генка блестел синими, как у покойной матери, глазами, убежденно говорил:
— Тебе, пап, в форме красивее. Правда?
— Правда, — усмехнулся Бухалов. О собственной внешности он был очень невысокого мнения, и слово «красивее», примененное к нему, вызвало усмешку. Раздеваясь, Бухалов посмотрел на себя в зеркало; будничное лицо, без особых, как говорят криминалисты, примет, разве вот залысины все больше становятся. Глаза серые, небольшие, брови рыжеватые — да, тут даже форма, к которой Генка питает что-то вроде слабости, и та не украсит! За что все-таки любила его Ася? Сама ведь она красивая была... Генка вот на нее похож: тоненький, быстрый. Хорошо, что не в отца выдался, красивым парнем будет!..
Бухалов остался в трусах и майке — высокий, собранный, с хорошо развитой, несмотря на сутулость, грудью и сильными, тронутыми загаром руками. Весело шлепнул сына.
— Приступаем, сынок!
Генка часто и ловко тыкал вилкой, нанизывая сразу по нескольку красных присыпанных перцем ломтиков, завидно хрустел репчатым луком.
— Сейчас бы, пап, винограду с хлебом, потом компоту — да?
— Здорово! — поддакивал, чуть-чуть подтрунивая, отец.
Весь свой месячный отпуск Бухалов провел с Генкой в Крыму, в небольшом зеленом сельце, расположенном на берегу моря. На базаре там появился ранний виноград, и Генка перестал признавать какую-либо другую еду. Ел он виноград в неимоверных количествах, с хлебом и без хлеба, а потом, накупавшись и нажарившись на солнце у моря, тянул отца в маленькую чайную, где подавали холодный густой компот, или, как его там называли по-украински, взвар. С тех пор все самое вкуснее в понятии сына начиналось, с винограда и компота.
Закончив ужин чаем, отец с сыном перемыли и убрали посуду, насухо вытерли клеенку, подмели пол. За чистотой в комнате оба они следили ревностно и очень удивлялись, когда Паша, сестра одному и тетка второму, являясь раз в неделю, качала головой и начинала убираться. Она находила сор и пыль в таких местах, которые никогда не попадали в поле зрения обоих Бухаловых: за диваном, под столом, на подоконниках; потом, подоткнув подол юбки, Паша шлепала мокрой тряпкой, и в комнате начинало пахнуть чистыми мокрыми полами — совсем так, как пахло ежедневно два года назад, когда в квартире звучал веселый родной голос...
Раньше Бухаловы занимали две комнаты. Год спустя после смерти жены капитан отдал бывшую спальню соседям. Под любыми предлогами Генка отказывался заходить туда, и Бухалов понимал почему. Здесь скончалась Ася, и, очевидно, тяжелая картина навсегда врезалась в цепкую память ребенка — сложенные на груди руки и холодное восковое лицо матери...
Вечер шел своим чередом. Набегавшись на улице, Генка явился домой, сыграл с отцом в шашки и, отчаянно зевая, лег спать. Бухалов посидел за книгами еще час и тоже лег.
