Старик пошевелил огромной рукавицей, намереваясь погладить Пика. Тот злобно заворчал.
— Гляди-ка! — поразился старик, предусмотрительно пряча рукавицу за спину. — Всякая живность меня признает, а этот нет! И ученый?
— Ученый, дедушка, — подтвердил Антон. — Год учился.
— Видал! — еще больше удивился старик. — Я полгода в школу ходил, а он год. Песик-то поученее меня, выходит!
Приговаривая таким образом, старик привел Антона к лошади, помог надеть тулуп и, когда Антон и Пик уселись в санки, легко не по годам вспрыгнул на облучок.
Добрый конь взял с места крупной рысью. Через несколько минут маленькая станция исчезла за сугробами. Шел первый час, редкое январское солнце вызолотило снега так, что больно было смотреть.
— Сколько до вашей Рязановки?
— Чего тут — пустяк один, — повернулся старик. — Верст пять не будет, мигом домчим. На машине оно бы, конечно, побыстрее, да куда ей, машине, по такому снегу!
— А есть машины?
— Сказал, паря! А как же? И грузные имеются и легкая одна — все, как положено, не хуже, чем у людей!
— Что ж там у вас произошло?
Старик привязал вожжи к передку и, готовясь к обстоятельному разговору, повернулся.
— Сам, паря, слыхал, наверно: кассу в школе забрали. Сказывают, почти две тысячи, как одна копеечка!
— Ну, и что в народе говорят?
— Да ведь по-разному болтают — кто в лес, кто по дрова.
— А по-вашему?
— Да что тебе до меня? — Старик пытливо посмотрел на Антона. — По-моему, паря, выходит так, что кто-то из своих и взял.
— Это почему же?
— И спрашивать тут нечего! — Седые, заиндевевшие брови старика насупились. — Сам подумай: мужик на такое дело не пойдет. Мужик свою копейку трудно добывает. Оттого он и на чужую не позарится. А больше, выходит, кому? Чужих в деревне нет, ищи, значит, на месте, в школе то есть.
— А кто из школы мог? — допытывался Антон.
— Экой ты, паря, настырный! — добродушно засмеялся старик, показывая беззубые, как у ребенка, десны. — Ты вон какую механизму везешь, — показал он варежкой на Пика, — тебе и козырь в руки!
Старик проверил, не отвязались ли вожжи, и, когда снова повернулся, улыбки на его морщинистом, красном от холода лице как не бывало. Из-под лохматых бровей серые глаза смотрели умно и доброжелательно.
— Это хорошо, паря, что ты с человеком говоришь. А то заявился к нам поутру капитан из района, так мужчина из себя видный, а сразу ошибся. В школе походил, в правлении посидел, а с народом — ни здравствуй, ни прощай. Зря! Он, народ-то, смотришь, и присоветует что, сказать не всегда сумеет, а все подскажет. Ежели ты сам с сердцем, — поймешь.
— Верно, отец! — горячо отозвался Антон.
— То-то и есть, что верно! — подтвердил старик. — Было у меня одно сомнение, пошел я к энтому капитану, а он меня сразу в тычки: гражданин, посторонним здесь делать нечего! Ну, нечего, так нечего, хрен с тобой. Повернулся я да и ушел.
И просто, не ожидая расспросов, старик поделился своими соображениями:
— Я, паря, в деревне каждого знаю, даром что деревня большая. Покажи мне какого голопузого — враз скажу: чей, когда рожден. Любопытно мне, что из человека образуется, по какой он дорожке пойдет. И вот как на духу скажу тебе: чистый у нас народ! Чтоб там какое баловство дурное — это ни-ни! Как себя помню — один только раз кобылу у нас и свели, да и то не свои — цыгане. А я, мало ли, много ли, восьмой десяток расходую... Ну вот, из пришлых-то у нас одни учителя и живут. Люди — дай бог каждому, есть которые чуть ли не с революции живут, этих мы от своих и не делим. Вот ты и скажи: народ они образованный, ласковый, робят наших учат — так неужто кто из мужиков обидит их? Да ни в жизнь!.. Ты, паря, приговорку такую слыхал, что в доброе стадо шелудивая овца иногда забредет?.. Вот, по моему разумению, и у нас такая завелась. Учителем один, руками махать учит, физрук называется. Есть у нас еще один — физик, так тот больно хороший мужик! А этот по корню вроде тоже физик, а цена не та! Живет он у нас второй год, на глазах мельтешит побольше другого, а уважения ему такого нет. С бабами больно нехорош — двух девок попортил, а у самого, слышь, где-то дите имеется, по листу платит. И опять — выпивает сильно. Пить-то, не совру, и у нас пьют. В праздник гуляют так, что земля стонет! Так ведь время знают. А этот — ну, скажи, каждый божий день тепленький!..
