А теперь рогами землю роет от обиды!..
Через одинарное окно слышал, как во дворе проснулись гуси. Они тарабанили старым жестяным рукомойником, который висел на столбце. Из него утоляли свою первую утреннюю жажду, приподнимая штырек клювом. Но нынче вода в рукомойнике, похоже, замерзла, и гуси направились мимо окон к старице. Переговаривались недовольно, бранчливо. У Осокиных было их штук сорок. С десяток маманя заколола на свадьбу.
В горнице после долгого молчания опять вполголоса заговорил дядя. Слова он произносил с тяжкими паузами. Вздыхал. Впечатление оставалось такое, будто говорил он одно, а думал совсем другое. Напряженный слух Кости улавливал все, что с такой подневольностью произносил чуть-чуть охрипший голос:
— Ту комнату, что тебе дают, отремонтируем…
«Там та комната! — пренебрежительно поморщился Костя. — Маманя сказала, в ней кошке хвостом негде повернуть…»
Костя вслушался и заметил, что тон у дяди переменился. Чувствовалась заинтересованность в том, что говорилось.
— Понимаешь, Настусь, я в последние годы словно скакал на детской лошадке-качалке: движение есть, а все на месте… А ведь слышу силищу в себе! Верю, на многое меня хватит. Но не поймаю конца, чтобы ухватиться. Как, знаешь, у спортивного каната, когда его ветром качает. Но я взберусь!..
«Он взберется! — с гордостью подумал Костя о Сергее. — Он все может! Повезло фельдшерице…»
Хваткий был у Кости дядя, напористый, под стать Костиной маманьке — своей сестре старшей. Хотелось бы и Косте закончить школу с отличием, как Сергей, которому теперь все институты открыты. Костю лишь удивляло, почему дядя никак не мог выбрать институт по душе, переходил из одного в другой. И главное, никто его не осуждал: мол, пускай выбирает, такая башка должна найти дело по своему плечу…
— Скоро свахи придут… Ненавижу эти дурацкие церемонии! — Скрипнула кровать. Босыми ногами Сергей прошлепал к столу, плеснул в стакан водки.
— Не пей, Сережа…
Костя осторожно слез с койки и быстро оделся. Так же осторожно, без скрипа, прикрыл за собой дверь задней комнаты. А сенцы оказались запертыми снаружи. Костя знал, что так заведено — запирать молодых в отдельной избе, но не знал — для чего. «Чтобы невеста не удрала, что ли? Бывают, поди, такие шалые…» В сенцах имелась другая дверь, небольшая, в полроста, она вела в сарай, это чтобы ночью или в непогоду к скотине выйти, сена подбросить в ясли. Хорошо, что свахи не вспомнили о ней!
По двору — кленовый лапчатый лист, будто гуси наследили. А за Уралом — заря раскалялась. И с дальних стариц и котлубаней, с ночевок тянулась в поля, на кормежку перелетная дичь. Низко и быстро пронеслись кулики. Повыше лег путь отяжелевших за осень крякв. А в самом зените строила лесенку журавлиная стая. Где-то в стороне от нее ржавой уключиной скрипел отставший молодой журавль. Костя поискал его глазом: догонит ли?
1
Пробыв три дня, Табаков собрался уезжать. Завтра утром за ним обещали прислать легковушку из райвоенкомата. Поэтому и засиделись у Осокиных за полночь. Были только свои.
Костю не провожали спать, и он тоже сидел за столом. Ели блины, потом долго, не торопясь, пили чай из напевного самовара.
Костя сидел по правую руку от майора. Нравилось ему это место: чуть поведешь глаза в сторону — сразу увидишь в простеночном большом зеркале себя и Ивана Петровича. Рядом с Костей маманя разливала чай, левее Табакова сидел Василий Васильевич, а напротив, плечо к плечу, жались Сергей и Настя. Они еще засветло пришли к Осокиным, да только неизвестно зачем пришли. Дядя больше на свою Настю смотрел, чем на Ивана Петровича, словно бог знает сколько времени не виделся с ней. Она еще надоест, а боевой командир чуть свет уедет. И вообще он вел себя не по-мужски: подшучивал над Настей, а сам перед ней расстилался — то конфетку развернет и подаст, то чашку с чаем, то рыжую кудряшку с ее брови отведет… Костя замечал, что и отец тоже поглядывает на них с чуть заметной, снисходительной усмешкой: дескать, молодо-зелено!
Если бы не Табаков, Костя давно ушел бы из-за стола. Больно уж скучные разговоры шли — о том о сем и ни о чем. Можно подумать, что за эти три дня, как сроднились, успели вчистую выговориться. Хотел уж подняться, как вдруг отец, протягивая жене порожнюю чашку с блюдцем, спросил, не глядя на гостя:
