— Это у Горобцовых лает, — убежденно сказал Костя. — Она у них круглые сутки лает, как заводная. Говорят, с перепугу. Во время свадьбы старшей дочери дядька Устим внес в мешке кошку и собаку, да как встряхнет их там — они беду делают! Танька говорила: все животами полегли со смеху. После этого кошка стала уходить из дому за три дня до гулянки. Чует. А этот вот облаялся совсем…
— А кто эта самая Танька?
— Младшая дочь дядь Устима. Мы с ней в одном классе учимся.
— Вероятно, хорошая девочка, отличница?
— Да-а! — Костя пренебрежительно мотнул рукой. — Отличница, но задавака — поискать таких!.. А на войне, Иван Петрович, здорово страшно?
— Жутковато, Костя. Первый раз у меня от страха шапка на волосах приподнималась.
— А я для войны невезучий, — вздохнул мальчишка. — На озере Хасан надавали самураям, на Халхин-Голе тоже, белофиннам наклали, а я все… А когда вырасту окончательно, никто не посмеет на нас лезть…
Табаков улыбался, но Костя не видел этого в темноте. А улыбался Иван Петрович с грустинкой… Война! У всех это проклятое слово на языке. Даже у мальчишек. Он-то знал, что и на Костину долю хватит в мире пороху и патронов. Озеро Хасан — всего лишь разведка боем. Уж лучше бы Костиным сверстникам всю жизнь «не везло», чем под пули идти.
— Тебе сколько лет, Костя?
— Скоро пойдет четырнадцатый. А что?
— Моему Вовке одиннадцать. Приедем с ним как-нибудь, познакомлю. Летчиком мечтает стать. Все время самолеты мастерит. — По тону чувствовалось — заскучал командир по сыну.
Они вышли на крутой берег старицы. Тут дуло, а внизу было тихо, и на черной воде неподвижно лежали звезды. «Будто зайцы наследили, — подумалось Табакову. — Хорошо бы с ружьишком побродить по свежей пороше. Каждый год собираюсь — и все не получается… В будущем году возьму отпуск, заберу Вовку с Машей и укачу в какую-нибудь глухомань, хотя бы даже сюда…»
А Костя видел в воде воспаленные глаза таинственных голодных рыб, они смотрели на темный угрюмый яр, где стояли Костя с командиром. Одна звезда сорвалась, показалось, что это вспугнутая рыба метнулась в глубину.
Внизу, у воды, засмеялась девушка. Может быть, звезда высекла этот девичий смех? Но Костя услышал и шепот.
— Русалки на берег вышли, Костя…
За пойменным лесом показалась малиновая макушка луны. Потом луна вся вылезла, огромная, красная. Замолк горобцовский пес, возможно, очумело смотрел на небесное чудище, озарившее все вокруг багровым светом. Как при пожаре.
В лунном зареве Костя увидел фигуру майора, застывшую над обрывом. Пожалуй, так бы вот Иван Петрович следил за ходом боя, а Костька-порученец, подобно чапаевскому Петьке, ждал бы его коротких приказаний и потом птицей летел бы туда, где бой, где сеча…
И еще Костю точила, мучила мысль о том, что Иван Петрович воевал в здешних местах, а он ничегошеньки об этом не знает. Изнывая, Костя выдохнул:
— А вы Чапаева живого видали? Настоящего.
— Видел, Костя. Он же у нас, в самарских степях, начинал. Мы с братом двоюродным к нему в отряд записались… А белочехи отца его в отместку расстреляли…
— А брат ваш… тоже красный командир? — Костя боялся даже дыхание перевести.
— Брат погиб при первом штурме Уральска, в восемнадцатом. Мы ведь несколько раз подступались к казачьей вашей столице… Уральск ведь был головой и пупом старого казачьего войска…
В соседнем доме простуженно прохрипела дверь на несмазанных навесах. Кто-то вышел на крыльцо, откашлялся, прочищая горло, и начал спускаться по скрипучим ступенькам.
— Дядь Стахей топает, — с досадой сказал Костя. — Услыхал. Вы с ним, Иван Петрович, не шибко. Он же беляк натуральный. Знаете, когда к нам первый раз привезли «Чапаева» и когда беляки в кино строчили из пулемета по плывущему Василию Ивановичу, так Стахей Силыч на весь клуб возмутился: «Врут, грябу их милость, не там пулемет стоял!» Ну после кино парни перестрели его в переулке да и ввалили. И жаловаться не стал…
Табаков глядел на шаркавшего пимами Каршина и горьковато улыбался.
Костя заранее приподнял кепку и неискренне воскликнул:
— Здоров, дядь Стахей! Как спал-почивал?
— Да уж не твоими молитвами, шайтан тя защекочи! Че шляешься под окнами в заполночь?
