«Пойдем, дочь моя! Становится холодно, — воскликнул коллежский асессор, возвращаясь. — Досадно, что я не взял плаща. Закутайся шалью, Албертина; это шаль турецкая, любезный живописец: она стоит мне пятьдесят добрых червонцев; завернись хорошенько, Албертина. Прощайте, бесценный друг!»
В эту минуту Эдмонд открыл свой ящичек и предложил сигарку коллежскому асессору.
«Примите мою искреннюю благодарность; вы отменно любезный молодой человек! — отвечал Восвинкель. — Полиция воспрещает курить в Ботаническом саду; вследствие этого сигарка покажется мне гораздо приятнее».
В то время, как коллежский асессор закуривал свою сигарку, Эдмонд осмелился предложить руку Албертине, которая приняла оную без дальних околичностей. Сам Восвинкель не видел ничего странного в том, что Эдмонд провожает их до дому.
Кто был молод и влюблен (последнее случается не со всяким), тот легко может представить, что Эдмонд, идя об руку с Албертиною, воображал себя на седьмом небе, гуляющего с ангелом в Елисейских полях.
По словам Розалинды в комедии Шекспира «Как вам угодно», влюбленного обличают следующие признаки: впалые щеки, синева под глазами, нерасчесанная борода, расстегнутые подвязки, шапка набекрень, рукава и башмаки незастегнутые и удивительная беспечность во всех поступках. Правда, Эдмонд не имел всех сих признаков влюбленного Орланда, но, подобно последнему, изрезавшему все деревья именем прекрасной Розалинды, Эдмонд испортил невероятное количество бумаги, полотна и красок, стараясь нарисовать образ своей возлюбленной. А так как он, вдобавок к этому, испускал бесчисленное множество вздохов, то состояние его сердца не скрылось от старого ювелира. На вопрос сего последнего Эдмонд рассказал всю правду.
«Что ты сделал! — воскликнул Леонард. — Знаешь ли, как опасно влюбиться в чужую невесту? Рука Албертины уже обещана титулярному советнику Тусману».
При сем новом известии Эдмонд пришел в ужасное отчаяние; но Леонард, выждав окончания пароксизма, спросил, точно ли он хочет жениться на Албертине. Эдмонд клялся, что это первейшее его желание, и ювелир взял на себя удалить соперника.
В первой главе мы видели его проказы с титулярным советником.
Из всего сказанного о титулярном советнике Тусмане, читатель, вероятно, составил себе полное об нем понятие. Что ж касается до его наружности, то мы должны прибавить, что он был небольшого роста, отчасти плешив и несколько крив; лице имел самое смешное. Одежда его всегда состояла из кафтана, сшитого по самой старинной моде, с длинными фалдами, еще длиннейшего камзола и больших башмаков с пряжками, которыми он стучал, словно почтарь в своих ботфортах, а так как титулярный советник ходил всегда вприпрыжку, то вышереченные фалды, развеваясь от ветра, весьма похожи были на два крыла. Однако ж, невзирая на забавное выражение его физиономии, добродушная улыбка, всегда царствовавшая на устах его, располагала всех и каждого в его пользу; всякой смеялся над его педантизмом и уморительными ухватками и чувствовал в то же время, что нельзя не любить его. Любимою страстью его было чтение. Никогда не выходил он из дому, не набив карманов своих книгами; читал он везде, где попало: на прогулке, в церкви, в кофейном доме; читал все без разбору, что только попадалось ему под руку, лишь бы в книге речь шла о старине: ничего нового он терпеть не мог. Таким образом сегодня читал он в кофейной курс алгебры, назавтра кавалерийский регламент Фридриха Вильгельма I и чудную книгу под заглавием: «Цицерон, представленный большим вралем и величайшим насмешником, в десяти речах. 1720». Вдобавок ко всему этому, Тусман одарен был необыкновенною памятью: ему стоило прочесть книгу и после просмотреть замененные места, чтоб никогда не забыть ни одного слова. Вследствие этого вышло, что Тусман сделался полигистором[3], живым всеобщим лексиконом, который можно было перелистывать всякому, имеющему нужду в справке по части наук или истории. Если случалось, паче чаяния, что он не мог удовлетворить кого-нибудь, то немедленно принимался перерывать все библиотеки, пока не находил желаемого. Замечательно также, что во время чтения, он, казалось, весь погружен был в свою книгу, но между тем видел и слышал все, вокруг него происходившее, и часто отпускал что-нибудь весьма кстати; услышав же забавный анекдот или остроумную шутку, он помирал со смеху, не спуская глаз с книги.
