Коллега наклонил голову:
– А ведь точно. И как мы раньше этого не сообразили. Позвонишь своему покровителю Киселеву?
– У меня нет никаких покровителей, – процедил парень. – И больше не будем говорить на эту тему.
Оперативник неожиданно улыбнулся.
– Ну, как скажешь. Хорошо. А ты иди вниз, – он бесцеремонно толкнул уже не сопротивлявшегося Руденко. – Доставим его в отдел в лучшем виде. Время черной вдовы подошло к концу.
– Это верно, – Радошнов достал мобильный и набрал Киселева. – Мы взяли его, – только и сказал парень.
В кабинете Павла при вызванном следователе прокуратуры Юре Мамонтове Валерия не пришлось долго упрашивать дать правдивые показания, хотя майор произнес дежурные слова:
– Отпираться бесполезно. Против вас масса весомых улик. Во-первых, кинжал, найденный в вашей палате. Во-вторых, неожиданный для вас свидетель – наш коллега, к которому вы пожаловали как сантехник и как убийца. В-третьих, алкоголик, облачившийся по вашему наущению в костюм черной вдовы и пытавшийся увести полицейских за собой… Нет, вам не отвертеться.
– А я и не собираюсь это делать.
Было видно по всему, что актер устал, что ему самому уже порядком надоело скрываться и хотелось, чтобы все побыстрее закончилось. Его некрасивое лицо стало еще некрасивее, глубокая морщина прорезала лоб. В серых глазах проступала покорность судьбе.
– Я не знаю, с чего начать, – он мял в руках грязный носовой платок.
Киселев и Скворцов предпочли бы задать ему конкретные вопросы, но Катя, которая уже готовила статью, пожелала, чтобы Валерий рассказывал о преступлениях со всеми подробностями. Ее всегда интересовало, как нормальный человек становится чудовищем, превращается в маньяка и переступает грань дозволенного… Если, конечно, речь идет о нормальном человеке. Обычно причины этого кроются в детстве, и Руденко, судя по всему, не был исключением.
– Вы не представляете, что значит жить с уродливым лицом, – начал артист. – Это значит, что тебя не только не любят, тебя ненавидят. Моя мать рассказывала мне: на родительских собраниях в школе всегда хвалили всех, а ругали только одного человека – меня. Иногда было за что. Когда подруга матери изуродовала мне лицо – надо же, единственный раз мать решила заняться мной – и меня стали дразнить Квазимодо, я лез драться, – он вдруг усмехнулся. – Кто знает, впрочем, как бы сложилась моя жизнь, если бы родная мать относилась ко мне по-другому. А она тоже не любила меня. Я был для нее обузой, случайным семенем, которое дало плод. Именно так она и говорила мне. Мать страшно завидовала женщинам, имевшим мужей, и изо всех сил старалась устроить свою личную жизнь. Пятерых она всячески пыталась женить на себе, однако они устояли перед ее чарами. Во время свиданий с ними, если они говорили ей, что я им мешаю, даже если я сидел в другой комнате, она выгоняла меня на улицу, иногда под дождь и снег. Иногда они сами издевались надо мной. Когда я случайно зашел в комнату и застал мать во время интимной сцены, судья швырнул в меня ботинком и чуть не покалечил. Эти мужики отвешивали мне подзатыльники. И я возненавидел и ее, и их и дал слово отомстить, – Валерий сжал кулаки. – Наверное, лет с пятнадцати у меня возникла навязчивая идея: мне хотелось кого-нибудь убить или хотя бы избить до полусмерти. Мне казалось: сразу же исчезнет тяжесть на душе, которая не давала свободно дышать.
Руденко откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. В его памяти возник тот поздний зимний вечер. Падал легкий снег. Он шел домой из спортивной секции, где его в очередной раз обозвали уродом и бездарем. На остановке автобуса никого не было, кроме бомжа неопределенного возраста, скорчившегося в углу павильона от холода. Когда Руденко присел на скамейку, в нос ему ударил запах мочи и немытого тела. Бомж посмотрел на него осоловелыми глазами и произнес:
– Не угостишь ли хотя бы сигареткой? А то ведь околею.
Его голос напомнил Валерию голос судьи и, вскочив со скамейки, парень накинулся на несчастного и принялся избивать. В течение нескольких минут он словно не осознавал, что делает, и очнулся лишь тогда, когда бомж потерял сознание. Руденко посмотрел на него невидящими глазами и кинулся бежать. Вернувшись домой, он вдруг почувствовал облегчение. С души исчезла тяжесть, настроение улучшилось.
