— Понятно. Знаешь, Адонис, я должен подумать.
— Ты не будешь меня смотреть?
— Нет.
Он был разочарован. Каждому пациенту хочется, чтобы его осмотрели.
Я оставил его на террасе, вошёл в гостиную, где всё так же ждал в одиночестве накрытый стол. И с радостью увидел на стенах то, что не чаял увидеть здесь – картины из городской квартиры Адониса. Я запомнил их со времени первого приезда и не мог надеяться на то, что они перенесены сюда.
…Выполненные, видимо, пастелью подробнейшие изображения старинных грузовых парусников с многоярусными парусами и дымящих трубами пароходов. Эти суда принадлежали когда‑то деду Адониса, затем его отцу – потомственным капитанам. Девять лет назад Адонис сказал, что продал всю эту рухлядь и забросил мореходное дело. Переключился на туристский бизнес. А ведь когда‑то в молодости возил из юго–восточной Азии, с Филиппин джут, пряности, мускатный орех.
Картины были хороши. Хотя ни на одной из них не было изображения моря.
Со стороны террасы сквозь шум дождя послышался какой‑то другой звук. Словно кто‑то большой, как медведь, с хрустом продирался в зарослях.
Я вернулся к Адонису. Стоя рядом, напряжённо ждали, чем всё это кончится.
И вот на террасе промокший, облепленный листьями возник Саша Попандопулос.
— Незваный гость хуже татарина! – весело сказал он, встряхиваясь. – Сидите тут, выпиваете. Не слышите ни звонка, ни стука в дверь. Пришлось обходить виллу, лезть через черт–те что!
— Саша, откуда вы взялись на острове? – спросил я.
— Приехал в отпуск. Два дня как живу с семьёй в доме Константиноса. Он дал ключи. Ищу вас – не могу поймать. Ни на вилле Диаманди, ни у Никоса. Хорошо, Дмитрос надоумил, где искать. Привёз вам письмо.
— Погодите, там, на вилле, застали Люсю?
— Там она, там. Беспокоится, куда вы делись в такой ливень.
— Что за письмо? – я заподозрил, что Константинос опять прислал деньги.
Мы перешли к столу. Пока Саша выпивал, закусывал, согревался, я распечатал конверт. Там действительно были деньги. И письмо из Москвы. От Юры.
«Володя! На днях заскочил к твоим, – писал он. – Марина и Ника в порядке. Ругаются, что редко звонишь. Волнуются, не заклевала ли тебя Люся. Выпей за моё здоровье хорошего греческого вина».
Смятение охватило меня. Юра ещё не знал о том, что я разболтал в присутствии скверного человека о самом его сокровенном…
— Саша, случайно не знаете, эта самая, как её, Галина Михайловна, ещё в Греции?
— Пo–моему, отбывает в Москву. Контракт кончился.
Я взглянул на часы. Пора было возвращаться на виллу.
Адонис, слушая наш разговор на русском, сидел, как потерянный. Я посмотрел на него.
— Саша! Тут у вас в Греции растёт миндаль?
— Конечно.
— А дикий, горький миндаль бывает?
— Бывает. Только его не едят.
— Саша, растолкуй Адонису, чтобы достал горький, именно горький миндаль. Не отменяя инсулина, никаких лекарств, ел три–четыре раза в сутки по несколько штук. Пусть регулярно делает анализы, контролирует под наблюдением врача, насколько будет падать сахар. Переводи сейчас, при мне.
Адонис выслушал его. Тщательно записал древний рецепт. Спросил:
— До еды или после?
— Всё равно.
…На том же «пежо» Саша отвёз меня к вилле. По пути сказал, что перетащил машину на пароме, чтобы не тратиться здесь на аренду автомобиля.
— Скучаешь по своему «форду» с американской пылью внутри?
— Будь он неладен вместе с Америкой! А вы не надумали зацепиться здесь, в Греции? Плохо вам тут, что ли?
— Хорошо, Саша, хорошо. Только, как тебе сказать, без России за спиной я бы здесь помер. Не смог бы написать ни строчки.
— Константинос подложил деньги в конверт, сказал: «Пусть отдыхает, спокойно пишет». Сейчас что‑нибудь пишете?
— Так… Заметки изо дня в день… – я был счастлив, что эти деньги прислал не Юра.
У виллы выскочил из машины в ливень. А он поехал обратно к Адонису выпивать.
…В гостиной, в комнатах, на кухне кончалась генеральная уборка. Запарившаяся Люся со шваброй в руке кинулась навстречу:
— Вытирайте ноги!
Она наводила марафет перед приездом няньки, чтобы не было стыдно за грязь и хаос.
Я вытер ноги о половик.
Хотел пройти в свою комнату, но она преградила путь.
