И он наклонился, выискивает своими ручищами маленькие буковки, а ведь они не по порядку на машинке. Мучается, а ищет. Потом шепчет ей:
— Вы немного не обижайтесь — Будапешт красивее Пугачева, не на один дом, а на весь целый город.
Она и ухом не ведет, говорит ему:
— Теперь подберем на машинке мой родной город: Рига.
Он нашел, отстукал.
Тогда она ему:
— Рига очень уютный город, чистый, с голубями на площадях.
Потом опять диктант делает:
— Луг.
А он ей:
— И степь ваша не так красива, как мои луга, мои венгерские луга.
Она положила руку на машинку и совсем другим голосом запела:
— А Рижское взморье? Там и берега не видно… А Даугава?..
А Ивашка-то венгерский в ответ так и рубанул, забыв, что сам только что Будапештом хвастался:
— Удивляюсь я тебе, Зельмахен, — слово твое с делом расходится. Зачем же ты пылишь по степи, если свою Даугаву ни на какой Иргиз не променяешь?
— Почему тебе при рождении выдали такой длинный язык? И разве Чапаев велел менять мою Даугаву на наш Иргиз? Бедри Иштван, — сказала ему Зельма, — вот и шел бы ты прямо в свой Будапешт, а?
— Я и иду, с Чапаевым я обязательно дойду до своего советского Будапешта, Зельмахен. Ведь мы же договорились с ним не оставлять революцию до ее самого победного конца!
Над Иргизом посветлело небо. Оно стало глубже, едва появилось робкое облачко. Облако медленно проплывало, розоватое свечение рождало в вышине голубые вспышки. Река притянула облако, и посредине Иргиза разгорелась утренняя заря.
Глеб догнал облако в реке, загорелой рукой разбил его зыбкое отражение, мерил саженками расстояние от берега до берега, на мгновение скрывался в густой тени камышей — глубокой, черно-зеленой.
— Переправа через реку легкая, хоть и зовется она Большой Иргиз! — воскликнул Глеб.
И его услышал Данила, стоявший на высоком берегу. Ведь утром так отчетливо разносится по реке каждый звук.
Глеб поднялся к сторожке, поздоровался с Данилой и снова повторил, радуясь новому погожему дню:
— Переправа легкая.
Данила возразил:
— Переправа — это для солдата. Что легко в мирный час, в войну каменная ноша. Переправа через глубокую реку, даже с таким узким горлом, тяжелее тяжкого, если берег, да еще правый, высокий, плюет на тебя огнем.
Была такая переправа у Пугачева, вернее — тогда еще у старого Николаева, в лето тысяча девятьсот восемнадцатого года… Переправа… — снова повторил Данила, глядя на Глеба, так напоминавшего ему в этот утренний час Тараса.
Глеб пригладил волосы. Глаза его блестели, и смотрел он на Данилу радостно и внимательно, выжидая. А Данила уже не мог уйти от воспоминаний.
— Гляди, — сказал он, расстилая на земле серое одеяло. — Перед тобой заволжская степь восемнадцатого года, с июля на август…
Он положил костыли на жесткую, пожухшую полынь, чуть размягченную утренней росой, сложил их крест-накрест, медленно уселся. Ловко сгибал Данила ветки тальника и, обламывая, разбрасывал по одеялу.
— Чтобы понять такого человека, как Василий Иванович, охвати хоть одну неделю августа того года. Вся степь на нас двинулась пришлым людом. Вон оттуда, — Данила чиркнул по одеялу прутиком, — с северо-запада, в одной Добровольческой армии шло тысяч десять офицерья и всяких эсеров. С юго-востока — белоказацкие волки, оренбургские, с северо-востока — пять тысяч белочехов, до макушки вооруженных, под командой Чечика.
Только вернулись мы из-под Уральска, донельзя вымотанные вторым походом, изголодавшиеся, только на отдых встали — быстро пошел на нас белочех. А дивизия-то растянута по широкому фронту на сто пятьдесят верст; не густо, не заслон это.
Данила раскинул руки и задумался, глядя на обломки веток. Видно, так было трудно в ту пору, что и сейчас он обжигался, притрагиваясь к давнему.
— Между прочим, Чапаев командовал тогда не всей дивизией, а бригадой в ней. Белые сделали бросок от Ивантеевки к Николаеву и прорвались ночью двадцатого августа в город. Вот как Иргиз увидел нашествие самой Центральной Европы!
Данила стряхнул с одеяла ветки и продолжал:
— Служили мы тогда в полку у Плясункова, держали село Порубежку — большое, у самой переправы через Иргиз. Переправой же завладели белочехи и гвоздили нас из тяжелых орудий. Стало известно, что командир дивизии велел отходить нашему полку через Давыдовку и в обход на Николаев. Уже два дня шел бой за переправу — оставлять ее врагу мы не хотели.
