К первым потрясениям высшего порядка прибавлялась хозяйственная сердечная боль при виде выставляемых каждое утро на улицу, на выброс, дощечек, планок, досок, реек, плиток. После ремонта ли, переезда либо просто после очистки подвалов и кладовок. На Украине всему этому не только не было цены, такое просто не могло даже привидеться в сладчайших сновидениях. И здесь всё хотелось унести домой!
Мы с Виктором Платоновичем так и делали, за несколько месяцев накопив чудовищные запасы этих поделочных материалов в забитых под потолок подвалах. И только через пяток лет я собрался с духом и, в свою очередь, начал выбрасывать грудами эти прекрасные предметы, роняя слёзы сожаления.
А сколько мы потратили времени на то, чтобы понять, что в случае срочной необходимости вызывают здесь не скорую, а пожарных. Они приезжают быстрее и не требуют платы за визит.
Сколько раз нам повторяли, что нельзя бросать в мусоропровод бутылки, грохот может побеспокоить соседей!
Что надо везде всем говорить «мерси!» по любому поводу. И без повода тоже.
Что принято улыбаться в ответ на улыбку кассирши в винном отделе – это казалось нам просто издевательством над здравым смыслом! Или приносить «пардон» соседу, разминаясь с ним на лестничной клетке, даже уступая дорогу.
Что в витрины не следует уставляться, как корова на проходящий поезд, а надо принимать как бы рассеянный вид, мол, случайно заинтересовался каким-то пустяком.
На наших курсах французского языка «Альянс Франсез» мы с Милой впервые увидели живого Леонида Плюща, киевского диссидента. Некрасов несколько раз выступал во Франции в его защиту.
Всего лишь десяток дней назад Виктор Платонович возбуждённо объявил, что Лёню не только выпустили из психушки, но и выпроводили во Францию! Плюща встречали его заочные друзья-математики и бесчисленные марксисты. Дело в том, что Лёня упорно подчёркивал, непонятно для всех почему, что он убеждённый марксист и желает защищать это благородное учение. При этом он противник советской власти, что страшно нравилось салонным парижским левакам. Диссидент и марксист – они смотрели на него с нежным любопытством, как на пятиногого ягнёнка.
Из киевских разговоров полушёпотом мы бессчётное число раз слышали о Плюще от его жены Тани и от Некрасова.
Таня в последний год часто приходила к нам, в киевский Пассаж, иногда болтала на кухне за чаем, а потом закрывалась с В.П. у него в кабинете. Выходили на балкон, она советовалась с ним и выговаривала накопившееся на душе. Подробно рассказывала о своих поездках в закрытую психушку в Днепропетровск, куда упрятали Лёню. Он там страдал от унижения и зверских уколов, а Таня на воле писала бесконечные прошения в Москву, наивно считая, что только там могут приструнить украинских самодуров…
У приехавшего в Париж Плюща был очень усталый вид, видимо, сильно ослаб после страшных лекарственных пыток, а пришел он в себя, кажется, только через несколько месяцев.
И начал участвовать в политической жизни!
Растерянный Вика вышел из кабинета и показал мне только полученное письмо. Лёня Плющ, киевлянин и его как бы подзащитный, отчитывал Некрасова и запрещал называть его своим другом!
Что это вы, господин Некрасов, писал Лёня, лезете в друзья и трубите на всех перекрёстках о дружбе. Никакой я вам не друг и не единомышленник и прошу моё имя в целях личной рекламы не употреблять! После всех тех высказываний, которые Некрасов допустил в Канаде в отношении украинцев, он не хочет, дескать, иметь с ним ничего общего.
Вика, бедный, аж прозяб от такой обиды.
– Какая мне от него реклама? – растерянно смотрел он на меня.
– Да не огорчайтесь вы так! – заволновался я. – Большое дело! Возомнил вдруг Лёня! Как же, на его вельможное имя посягают москали!
Помиритесь, даст бог, успокоил я, если он умный человек, а если нет – так вы, можно надеяться, не зачахнете в разлуке!
Попозже Некрасов с Плющом таки помирились, но память о пробежавшей между ними кошке не способствовала тёплому дружескому общению. Хотя они вполне лояльно встречались на «Радио Свобода», вместе участвовали в демонстрации в поддержку польской «Солидарности». Там я их даже сфотографировал…
