Время итогов - страница 49

Первое время хозяин относился ко мне недоверчиво, боялся, не обманул бы его, но когда я привез дрова ему и себе и дал два обусловленных кубометра, он подобрел. Правда, дрова были не те, какие он ждал, — опилки с обрезками, но где же достать лучше. Но он и этому был рад, тлеют, и ладно. А если время от времени ворошить, так и веселее задымят.

Марии было послано письмо и вызов. Я ждал ее со дня на день. В углу лежала горой картошка. Я ее выменял на новые галоши. Татарин дал тринадцать ведер, расценив и галоши и картошку по довоенным ценам. И вот я теперь с семьей обеспеченный человек.

Она приехала морозным утром с закутанной в платок Наталкой.

Топилась печка. Мы сидели рядом, я прижимал к себе Наталку, зачарованно глядевшую на огонь, и читал рассказ «В тылу». Я его написал в Камышине. Он вылился сам. Такого рода экспромты случались у меня и в дальнейшем. И я другой раз дивился, — откуда что бралось. Я как бы списывал с чего-то уже готового. Так же были написаны рассказы «Без земли», «Дядя Коля», «Ла-а-ра!» и еще некоторые. До сих пор не знаю, чем это объяснить. Самая настоящая импровизация. Но только для этого необходима была определенная творческая готовность, — желание писать.

Рассказ «В тылу» тем любопытен, что он весь выдуман, кроме одной детали: машины, идущие в тыл, не имели права никого подвозить, к фронту — могли. Сама же Марья, ее муж, ее путь к нему — выдуманы. Но, собственно, выдумывать-то ничего и не надо было. Жизнь была рядом и каким-то своим краем, видимо, вошла в мое сознание, иначе как бы появиться такому рассказу.

В Буинске размещался штаб нашей экспедиции. В нем работали проектировщики. Изыскатели были на своих участках в поле. Я какое-то время из-за сломанной ноги еще находился при штабе, занимался учетом стройбатовцев, но вскоре был откомандирован вместе с большой группой проектировщиков и изыскателей на Урал, в Верхнюю Губаху. Мария с Наталкой оставалась в Буинске. Но эта разлука была временной, — обещали, как только там наладится жизнь, сразу же привезти и семьи. Семьи же теперь были почти у всех. Ко многим прибыли из блокадного Ленинграда, — это еще в Камышине, а к некоторым — в последние дни работы в Дашкесанской экспедиции.

Что было хорошо на новом месте, так это свет. Электрический свет. Когда поздним вечером все уходили из конторы, я оставался и писал чуть ли не до рассвета. Меня тогда интересовали короткие рассказы с неожиданными в них концовками. Мне важен был сюжет, «ложный ход», не замечаемый читателями, и, как щелчок по носу, неожиданная развязка. Такое умение казалось мне верхом мастерства. Немало я потратил времени, крепко поломал голову, прежде чем научился именно так выстраивать сюжет. Это была добрая гимнастика ума, — я и теперь не отказываюсь при случае «ввернуть» неожиданную концовку, и, как мне кажется, это всегда воспринимается читателем, как свежее и впечатляющее завершение рассказа. Так я «выдумал» рассказы «Таежник», «Звенят ручьи», «Холостой выстрел». Тех событий, о которых рассказано в них, в таежной жизни не было, даже героев таких не было, за исключением Назарки. И это радовало меня — еще бы, все выдумал! И еще больше радовало то, что я сумел дать в них неожиданные концовки. Сейчас трудно вспомнить, как родились эти концовки, но то, что они пришли не сразу, что я искал их трудно, порой приходя в отчаянье, в отчаянье потому, что именно такая форма рассказа казалась мне единственной, — это я помню хорошо.

Первая фраза! С какой фразы, с какого слова начать рассказ? Почему с того, а не с этого? И где тот закон, чтобы обязательно с «этого»? В то время я еще не знал, что первая фраза — это камертон, она определяет звучание всего произведения. Вернее, знал, но не понимал. Как не понимал и того, что нужно воспитать в себе способность чувствовать музыку будущего рассказа, и тогда обязательно придет та единственная фраза, то единственно необходимое первое слово.

Эти трудности были естественны, они должны были мучить меня, потому что неожиданная концовка — это, прежде всего, условный прием, далеко не всегда нужный для построения рассказа; муки первой фразы происходили оттого‚ что я меньше всего думал о содержании, а содержание — только оно одно дает настроение всей вещи. Как только в дальнейшем я постигал содержание рассказа, а точнее — его состояние, если даже и не разумом, а чувством, то уже для меня звучал его настрой и первая фраза приходила просто и точно.