Первенец. Что? Рубашка? Да ей уж десять лет. Да-да, милейший, десять лет.
Учтивец. А это что? У тебя всегда что-нибудь новенькое.
Первенец. Амулет. Нет-нет! Руками не трогать! Все, все вы только и мечтаете, как бы из Германии сбежать. А мы останемся тут вдвоем — канцлер да я.
Учтивец. Капитан и крыса остаются на корабле.
Первенец. Это я крыса? Это я крыса? Сам ты крыса! Погоди, это еще цветочки, настоящий кризис впереди!
Учтивец. Шеф Транс Уолд Эрлайнз…
Первенец. А Пан Америкэн: миллиард долларов убытка всего лишь за…
Учтивец. Погоди, Транс Уолд гораздо более солидная фирма. Так вот, в Чикаго или где там еще, ихний главный босс отсылает секретаршу, кофе просит подать или еще что, а сам из пистолета бац! — только мозги по стенке!
Первенец. Это во «Франкфуртер Алльгемайне»>{31}?
Учтивец. Да нет, мы «Ньюсвик» получаем…
Первенец. А-а, тогда, значит, та статья во «Франкфуртер Алльгемайне» уже устарела…
Учтивец. В отличие от тебя, я, по крайней мере, не помешался на очередной модели «БМВ».
Первенец. Ну конечно! Ты помешался на очередном «порше».
Учтивец. Ну, знаешь, это, это…
Первенец. Ладно, брось.
Учтивец. Нет, это ты брось. У тебя всегда был другой финансовый статус. И ниже «БМВ» ты никогда не опускался.
Первенец. Ничего, не сомневайся, мы еще увидим небо в алмазах. Господи, как время летит! Уже три дня, как мы нашего Майнхарда закопали. Двадцать второго это было.
Учтивец. Разве сегодня двадцать пятое?
Первенец (смотрит на часы). Уже двадцать шестое. Боже мой, я вот думаю, три года — это же тридцать шесть месяцев…
Учтивец. Это тебе еще выплачивать?
Первенец. А тридцать шесть месяцев — это сто сорок четыре недели…
Учтивец. Что, каждую неделю платить?
Первенец. Просто хоть зубы на полку.
Учтивец снимает очки.
Очки, кстати, чистить надо. Клади их в соленую воду.
Учтивец. Вот тут, от переносицы. И может быть тысяча причин. В том числе и наследственность.
Первенец. Так к кому ты тоща с руками-то ходил?
Учтивец. На Майнцерштарссе, к доктору Синекоэ, по прозвищу Сино.
Первенец. Знаешь что? Я могу порекомендовать тебе отличного ортопеда.
Учтивец. Ортопеда?
Первенец. Да-да, ты даже представить себе не можешь…
Учтивец. Но у меня же лицо! При чем тут ортопед! Мне невролог нужен.
Первенец. Ну, нет так нет.
Учтивец. Ах, да что там. Все равно скоро всему конец. Нас это не касается. То есть, вообще-то это нас очень даже касается. Но еще несколько лет как-нибудь прокантуемся.
Затемнение.
Сцена первая
У Георга и Элен. Тахта, стол, стул. Веранда с видом на парк.
Справа и слева открытые проходы.
Георг. С чего это вдруг ты так взъелась на того цветного парня?
Элен. На какого еще цветного?
Георг. Да вот только что, в автобусе.
Элен. Это черномазый. Терпеть не могу черномазых.
Георг. Но он даже не приставал к тебе.
Элен. Он не приставал? Грязная черная скотина! Pawing my knee all the time! «Oh my, you’re looking real pretty, li’l lady, wonna see some hot pictures, just look at my.» — That creep was all over me![9]
Георг. Ну, подумаешь, совсем молоденький парнишка, играет своим телом, автобус тоже трясет, может, он и позволил себе…
Элен. Keep off your rotten old fingers and beat it! You nigger son of a bitch! Stop touching me![10]
Георг. Но, с другой стороны, так грязно ругаться на молодого цветного, это тоже знаешь ли… Удивляюсь, как он стерпел.
Элен (явно передразнивая). That lady there pushed me! That lady says I touch her. But I never didn’t lay my hands on her, nosirree![11]
Георг. Вылезая, он показал тебе язык. Совсем как мальчишка.
Элен. Эти негритянские ублюдки должны вести себя, как все нормальные пассажиры. Раз уж едут в одном с нами автобусе.
Георг. Слушай, что это на тебя нашло?
Элен. Ничего. Просто я считаю всех черномазых неполноценными.
Георг. Ты сама не веришь тому, что говоришь.
Элен. Очень даже верю. Это научно доказано. По сравнению с нормальными людьми они хитрые, ленивые и агрессивные.
Георг. Чушь!
Элен. Никакая не чушь! Я жила среди черномазых. Я знаю, что говорю.
Георг. Элен! Ты же разумная женщина. Мы живем на исходе двадцатого столетия. А у тебя чуть ли не по всем вопросам особое мнение. Ну нельзя вот просто так, с бухты-барахты, утверждать, что цветные — люди второго сорта.
