Пусть волне консюмеризма и удалось захлестнуть и подавить надежды, связанные с протестным движением, но гораздо важнее то, что в недрах земли теплится неосуществлённая мечта, ждущая удачного случая, чтобы вновь расцвести. Возвращение консюмеризма во многом напоминает восстановление монархической власти, тщетно пытавшейся уничтожить вклад Великой французской революции в прогресс человечества, отменить который не под силу даже ножу гильотины.
Капитализм нового стиля отныне способствует, сам о том не подозревая, возвращению идеи самоуправления, воплощённой на практике либертарными сообществами времён Испанской революции. Масштабы разложения и распада с гнетущей ясностью показывают, в каком тупике корчится, бьётся и задыхается всё живое. У времён года больше нет цветов. Вместо радости жизни – скорбные и мрачные празднества, акты удовлетворения приступов фрустрации и тоски под «чёрным солнцем меланхолии»>6.
И у консюмеристского капитализма теперь новая важная задача: исступлённо множить спекулятивные сделки, цель которых – быстрое получение прибыли за счёт биржевых операций. Последние заводы и производства отправляются в утиль, а потом распродаются за бесценок на Бирже, несмотря на пользу и выгоду, которую они ещё могли бы принести. Вполне конкурентоспособные фирмы оказываются раздавлены одним жадным ударом во имя роста биржевого курса. Так в прошлом веке сжигали излишки кофейных зёрен, чтобы избежать падения цен на рынке.
Паразитарная работа отныне преобладает над общественно полезной работой
Работа превращается в управление паразитарными бюрократическими услугами или, как подсказывает принуждённый к обеднению язык, в менеджмент. Испаряется сама идея полезной для общества работы, уступая место искусственно созданной потребности, из которой капиталистическая жадность делает единственно верный ориентир эффективности – получение дохода.
Вместе с тем трудящиеся массы, ещё недавно обеспечивавшие капитализму богатство, ныне отброшенное ради биржевых спекуляций, оказываются в ситуации растущей нищеты и социального отторжения.
Торговые храмы потребительских наслаждений подвержены той же угрозе, что и обеспеченное комфортом выживание, пусть даже ложные конструкции Welfare State уже обвалились. Виртуальные деньги пожирают сами себя: они питают сделки, но не могут накормить голодных.
Паразитарная работа – ещё один образ финансового паразитизма, личной охраной которого является Государство.
Пробуждение человеческого сознания
Как ни странно, в условиях полного отчаяния и подавленности исчезающее пролетарское сознание даёт место возрождению человеческого сознания. В этом нет ничего загадочного. Пролетарское сознание – это всего лишь форма социального существования, заданная повседневным опытом рабочего, вступающего в борьбу с жестокой действительностью. Закрепление этой формы произошло на определённом этапе исторического развития – в период чудовищного взлёта капитализма и спровоцированного им роста индустриализации, на заре XIX века.
Как рабы и крепостные являлись продуктом аграрных тиранических режимов, так и их пролетарские братья и сёстры образуют собой массу батраков, из которой извлекает прибыль капитализм. И если пролетарии видели своё положение более ясно, чем плебс античного мира и Старого режима, то только лишь потому, что ещё не оперившийся, новоявленный капитализм так гордился своей победой над обскурантизмом. Он мнит себя наследником энциклопедистов, Дидро, Вольтера, Руссо, эпохи Просвещения. Разве не он дал торжественную клятву превратить Человека в нового Прометея?
Промышленный магнат бросает вызов богам, освобождая божье творение от цепей повиновения священному. Он несёт народу прогресс так же, как и его наследники, что двумя столетиями позже осветят потребительские заводы неоновыми огнями, манящими обещанием земли обетованной.
А лучи Просвещения новоявленного капитализма проливают свет и на трущобы, где царит ужасающая нищета трудящихся масс, на разрыв между гуманитарным дискурсом (по большому счёту, обращённым к небу) и земной реальностью шахт, заводов, прокатных станков, где рабочему приходится надрываться ради куска хлеба.
