— Ваша милость, — негромко сказал Ингольв, — к вам пришел всего лишь бродяга с чужим мечом. Через несколько минут он уже не сможет причинить вам никакого вреда.
С мечом Гатала в руке Вальхейм вышел вслед за стражником и Мелой.
Во дворе уже собралась толпа. Дагоберт был страшно горд возложенной на него миссией и словоохотливо рассказывал страшные истории про морастов и прочую болотную нелюдь. При этом он позволял остальным толкать своего подопечного, дергать его за волосы, смотреть, нет ли у него когтей на пальцах и клыков во рту.
Ингольв прищурился на ярком свету, не сразу отыскав в толпе Дагоберта. Затем, быстро растолкав солдат, остановился перед Мелой.
Мела поднял голову и посмотрел ему прямо в глаза.
— Холопы Торфинна страсть как любопытны, — проговорил он. — Ты что, тоже хочешь поглядеть на мои клыки?
Вальхейм, не разбирая, хлестнул его кнутом. По разбитым губам Мелы потекла кровь. Обыкновенная кровь, красная.
Вальхейм опустил руку с кнутом, заколебавшись.
— Старик дурачил меня, — пробормотал он. — Ты все-таки человек.
Мела не опустил светлых глаз.
— Нет, — сказал он упрямо. — Мы, морасты, — не совсем люди. Твой хозяин говорил правду. Он действительно кое-что знает о нашем народе.
— Неважно, — пробормотал Ингольв.
Он накинул на шею пленнику петлю вдвое сложенного кнута и дернул так, что Мела упал на колени.
— Онтлак, — сказал Вальхейм, передавая кнут стражнику, — держи.
Стражник нехотя взял кнут.
— Забрызгает своей вонючей кровью, зараза, — проворчал он, с сожалением осматривая свои новые желто-черные штаны. — Она у них ядовитая, говорят.
— Отстираешь, ничего с тобой не случится, — рассудительно сказал стоявший рядом Дагоберт.
— Так ядовитая же, — сокрушался хозяйственный стражник, — еще дырку прожжет.
Вальхейм занес меч Гатала над склоненной шеей, успев еще заметить выступающие позвонки, которые ему предстояло перерубить.
И вдруг кто-то схватил его за руку. Хватка была железная, рука уверенная, властная. Ингольв обернулся. Торфинн с разметавшимися по черной кольчуге длинными седыми волосами держал его за запястье. Черные глаза старого мага лихорадочно блестели, губы пересохли, щеки ввалились, словно Торфинн непостижимым образом одряхлел в несколько минут.
— Подожди, — пробормотал Торфинн, точно в бреду, — подожди, может быть, ему только того и надо… Может быть, это ты — странник с чужим оружием? — И тут он словно впервые увидел меч Гатала и, отшатнувшись от Вальхейма, завизжал: — Брось его!
Ингольв осторожно протянул меч Торфинну.
— Возьмите, ваша милость.
Но Торфинн не двинулся с места, глядя на меч расширенными глазами.
— Эоган! Проклятый кузнец! Он не мог вложить в оружие светлую силу, но он вложил в него зло, которое ненавидит само себя… Опасное, страшное оружие… Брось, брось, брось его!
Ингольв положил меч на землю у своих ног, перешагнул через него и подошел к Торфинну, который жадно схватил его за плечи.
— Мальчик, не прикасайся к этому мечу. Отнеси его в кладовую. Или нет, пусть лучше этот тупица отнесет… Как его? Дагоберт!
Дагоберт взял меч, вытянув руки вперед, чтобы отставить от себя опасный клинок на возможно более внушительное расстояние.
— Запрешь в оружейной, — сказал Ингольв, бросая стражнику ключи.
Второй солдат с опаской поставил пленника на ноги.
— А с этим что делать, ваше благородие? — спросил он.
— Выдери его и запри под винным погребом, — распорядился Вальхейм. И глядя на радостную ухмылку стражника, предупредил:
— Смотри, не увлекайся, Онтлак. Убьешь — отрублю правую руку и выгоню на берег Элизабет.
— Так ведь… хлипкий он… — с сомнением протянул стражник. — А вдруг подохнет — ну, случайно?
— Онтлак, мое дело — посоветовать, — сказал капитан.
Скроив обиженную физиономию, Онтлак толкнул Мелу кулаком в шею.
— Пошел! — крикнул он нарочито отвратительным голосом.
Ингольв проводил его глазами и снова повернулся к Торфинну. Старый чародей трясся, как лихорадке.
— Все, все будет ошибкой, — шептал он. — Как бы я ни поступил, это будет ошибкой. Если смерть пришла, значит, она пришла. Что же он сделал с собой, этот твой Синяка? — Торфинн вцепился в рукава капитана скрюченными пальцами и, теряя над собой контроль, заверещал ему в лицо: — Ты хорошо знал его, Вальхейм! Что он мог сделать с собой? Подумай! Что?
