— Да я и наложила, — помолчав, ответила ведьма и вызывающе вскинула голову. — А что? Хорошая работа.
— Вы можете снять его?
— Зачем это? — Колдунья пожала плечами. — Через двести— триста лет он сам освободится. Любое заклятие со временем слабеет. Пусть чары ветшают своим порядком.
— Мне некогда ждать, госпожа Имд, — сказал Аэйт. — Я должен убить его сейчас. В нем слишком много Зла.
— А что ты думал? Уж ежели Имд-тролльша берется за дело, она делает его хорошо, с душой… А тут еще, помнится, был особый случай. Сам Торфинн попросил… покойничек… — Ее взгляд помутнел, крючковатый нос задрожал — она явно собралась плакать.
— Мне очень жаль, госпожа Имд, — начал Аэйт.
— Не ври! — взвизгнула ведьма. — Жаль ему… Надо же, выискалось орудие судьбы… сопливое… — Она высморкалась в подол парчовой юбки. — Ну, и как ты собираешься убить его, а?
— Не знаю.
— Помогать не буду, — предупредила Имд.
— Скажите мне только, госпожа Имд, кто он, как его имя. Остальное я сделаю сам.
— Ох-ох-ох. Какой шустрый. Сам он сделает. — Ведьма уставилась в спокойные светлые глаза Аэйта и передернула костлявыми плечами. Было в этих ясных глазах что-то очень неприятное. Уж больно уверенно они смотрели. Наконец, Имд проворчала: — Да и не знаю я, как его звать-то, охламона…
— Что? — вскрикнул Аэйт.
Ведьма злорадно ухмыльнулась.
— А вот так, касатик. Дел у меня других нет, что ли, интересоваться чужими именами? Меня попросили изготовить пулю и вложить в нее заклятие попаршивее, чтобы от него все кишки сплелись и на бантик бы завязались. Ну, я и постаралась. На славу постаралась. В таких мертвых равнинах побывала, ух! — Она посмотрела на одноглазого. — Да встань ты… Теперь-то чего уж бояться. Ты, брат, прости, но вот не помню я, в честь чего Торфинн, покойничек, так на тебя взъелся. И чего ты там натворил непотребного, тоже не упомню. Старость не радость, вот так-то, касатик.
— Госпожа, — сказал Аэйт и наклонил голову, — позвольте хотя бы ему вспомнить, как его звали.
Ведьма молчала так долго, что Аэйт не выдержал и вскинул глаза.
— До чего настырный… — вздохнула Имд. — Далеко пойдешь, Аэйт, сын Арванда… — Палец с острым ногтем уперся Аэйту в грудь. — Тебе надо — ты и заставь. Открой его память. Ты можешь. — Она помолчала и повторила, заметно мрачнея: — Да, ты можешь…
Идм отошла в сторону и расселась на земле, раскинув юбки веером. Аэйт в растерянности смотрел на нее.
— Ты можешь! — крикнула она ему, вытягивая шею.
Аэйт выпрямился.
Одноглазый, дрожа, стоял перед ним. Он чувствовал что-то странное. Как будто грубые руки перетряхивали его сознание. И ему было больно и нестерпимо стыдно. Такого он не испытывал еще никогда.
С трудом, преодолевая невидимую, но очень сильную преграду, одноглазый вымолвил:
— Корабль…
— Какой корабль? — тут же спросил Аэйт.
Одноглазый внутренне заметался, услышав его голос. Голос господина. Беспощадный, всепроникающий. Ему хотелось бы скрыться, но он заранее знал, что это невозможно. Он обязан отвечать. Но он не знал, что говорить.
Голос повторил:
— Какой корабль?
— Корабль и я… Нас звали одинаково…
Одноглазый пошевелил губами, но не смог произнести больше ни звука и вцепился обеими руками себе в волосы.
Корабль. В той, прошлой жизни он командовал людьми и у него был корабль. Смутно мелькнуло и тут же исчезло видение полосатого паруса, и одноглазый невольно вздохнул:
— Эх…
— Охи да ахи делу не помогут, — сказал Аэйт разочарованно.
Имд хрипло захохотала.
И тут по спине одноглазого пробежал странный холодок. Он схватил Аэйта за плечи и заорал ему в лицо:
— Повтори! Что ты сказал?
Аэйт слегка отстранился. Однако когда он заговорил, его голос звучал ровно:
— Я сказал: «Охи да ахи делу не помогут…»
— Ахи… — повторил бродяга, лихорадочно вглядываясь в бледное лицо Аэйта. — Ах… АХЕН.
Одноглазый завопил.
После десятилетий пустоты к нему неожиданно вернулось это имя. Оно пришло, как вспышка далекой зарницы, слетев с губ этого мальчика, его врага, маленького колдуна с черным крестом на ладони.
— Ахен! — крикнул одноглазый в туман, упиваясь.
Боги морского берега, как он мог забыть то утро, когда они вошли в поверженный город Карла Незабвенного! Они устало брели по Первой Морской улице, мимо деревянных заборов, расцвеченных пестрыми гирляндами белья… По левую руку крыши домов виднелись почти вровень с мостовой…
