Настасье не нравилось, что Маша работает на парниках.
— На что тебе тут в навозе копаться? — ворчала она. — Ступай уроки делать.
— Я успею, сделаю, — отвечала Маша, а с парников раньше других не уходила.
Все шло ладно: вдосталь успели наготовить торфоперегнойных горшочков, крепкая рассада поднималась за стеклами — глаза радовались на нее глядеть. Много трудностей одолела бригада, да та не беда, что ушла как вода. На ту гору гляди, что ждет впереди.
Когда настала пора высаживать рассаду на поля — туго пришлось Ульяне. Своей бригадой не управиться, а люди в колхозе все заняты. Председатель оттуда, отсюда снимет, наберет человек двадцать, а надо — пятьдесят. Ульяна в пять утра к директору школы стучится, просит ребят с учебы бригаде в помощь направить. Директор на день снял, а на другой отказался: ребятам учиться надобно.
Ульяна на соседнюю шахту побежала шахтеров уговаривать, чтоб жен на временную работу посылали. В первый день всего четверо пришли. На другой день еще десять человек с собой привели: увидели, что работа серьезная и заработок будет.
В жаркую эту пору пришла на работу и Герасимовна.
— И до чего ж ты меня раззадорила, Ульяна, — сказала она. — И на печке не лежится, и на лавке не сидится. Видно, думаю, не настоящая у меня еще старость.
— А конечно, не настоящая, — согласилась Ульяна.
И Герасимовна вместе с сыном и невесткой так и осталась в бригаде.
С посадкой Ульяна управилась в самый срок. И по случаю такого дела собрала прямо возле поля бригадный праздник.
Бабы пришли с узелками, пирогов принесли, сала свиного, яиц вареных. Ну и водки да браги не забыли. Выпили, песни запели, плясали на берегу речки под плакучими ивами. Ульяна плясала со всеми, как молоденькая. А после хватились — нету Ульяны. Покликали — не отзывается. Настасья с Герасимовной отошли в лесок, а Ульяна сидит на пеньке и сквозь деревья глядит на речку печальными глазами.
— Чего ты? — спросила Герасимовна.
— Дочку вспомнила, — сказала Ульяна. — Вспомнила, и горько сделалось. На людях веселье, а на сердце зелье.
— Мне оттого горько, — продолжала Ульяна, — что сама я радость ее загубила. Жила без загляда в завтрашний день. Думаю: вырастет и судьбу свою устроит. А она, судьба-то, каждый день сызмала, как дом по кирпичику, выкладывается.
Свечерело. На берегу реки горел костер, пламя его алыми полосками виднелось сквозь деревья, и оттуда, от костра, доносилась песня:
Всю-то, всю-то ноченьку,
Не смыкая глаз,
Все бы любовалася,
Звездочки, на вас.
— Мечта у меня была, — тихо, словно бы оберегая песню, продолжала Ульяна. — Такая была мечта, чтобы дочка на агронома выучилась. Приехала бы, ученая да смелая, в Крутояровку, все бы по умному повела в колхозе. Люди бы ее благодарили, люди бы ее уважали. Сама, бывало, двор мету, а сама поля вижу, огороды, речку свою, дом родной… Господи, и как же я там по деревне тужила, и слов таких не найду, чтобы высказать…
Ульяна по-прежнему сидела на пеньке, бабка Герасимовна устроилась рядом на бугре, прислонившись спиною к березе, а Настасья лежала, умостив голову бабке на колени. Сквозь деревья Настасье виделась одна-единственная звездочка, что раньше других поспешила выйти на небо.
— Когда Варя в последний класс пошла, я сама в институт отправилась, в сельскохозяйственный, где ей учиться. За городом он. Дом огромный-преогромный с белыми колоннами, а рядом — поля и лес недалеко. И робость на меня накатила и гордость небывалая. Дочка-то, думаю, моя, Варюшка-то курносая, в каком дворце учиться станет! И в самый дворец вошла. Швейцар не хотел пускать, а я ему говорю: «Я сама такой же начальник, дворником работаю». Объяснила про дочку — пустил. Ходила по лестницам да по коридорам и вроде родной дочери завидовала. Кабы, думаю, да снова молоденькой стать, кабы речку-то вспять повернуть.
— Поют как хорошо, — сказала Настасья.
Полноте вам, звездочки,
Ярко так сиять.
Полно жизнь прошедшую
Мне напоминать.
Ульяна помолчала, слушая песню и глядя сквозь деревья на алые всплески пламени. Песня кончилась, а Ульяна все молчала, и у костра было тихо, только слышалось, как потрескивают в огне сучья.
