– Ага!..
– Предложил ему вести себя сдержаннее, чтобы добиться своего, однако Миллер не просек концепцию и остаток вечера вообще игнорировал Лейси. На следующее утро Лейси наседала на тебя, плача и спрашивая, что она не так сделала.
– И чем дело кончилось? – спросила я. Миллера я не помню, тем более так, как Джеймс, и никогда не вспомню, но эти истории связывают меня со мной прежней. Миллер словно стал любимым персонажем детских сказок.
– Ты, как всегда сама любезность, пошла к Миллеру и велела перестать вести себя как придурок. Ты ведь не знала, что я ему сказал у палатки. Он пошел к Лейси извиняться, она устроила ему веселую жизнь, но в конце концов они встретились уже без нас и отлично поладили. – Джеймс улыбнулся. – Миллер так меня и не выдал, и ты искренне думала, что он идиот. На самом деле идиотом был я.
– Неужели я не догадалась? Должно быть, была ослеплена твоей внешностью.
– А кто не был?
Джеймс остановил машину у самой травы. Мы посидели, переполняемые чувствами после его рассказа.
– Жаль, что я не помню. – Я посмотрела на Джеймса. – Но хорошо, что помнишь ты.
– Я не остановлюсь, пока ты не будешь знать каждую секунду нашей жизни. Я ничего не упущу, даже плохое.
Я кивнула. Джеймс обещал это каждый день после отъезда из дома Ивлин. Иногда его рассказы повторялись, но я не возражала. Мы ездили к Лейси и рассказывали что-то и ей, но, хотя она улыбалась, у меня возникло впечатление, что она не совсем понимает, о чем речь. К счастью, оказалось, что она достаточно здорова, чтобы закончить школу и попробовать поступить в колледж. Ее психотерапевт даже надеялся, что однажды она станет прежней, так что мы не сдаемся. Мы никогда не сдаемся.
– У меня для тебя кое-что есть, – сказал Джеймс, пряча улыбку.
– Блестящее? – Мне хотелось его подразнить.
– Не очень.
Я наморщила лоб.
– Яркое?
Он засмеялся.
– Нет, это на потом. – Он сунул руку в карман брюк, но остановился, устремив на меня взгляд ослепительно-голубых глаз. – Помнишь свой сон-воспоминание накануне бегства с фермы? Насчет того, чтобы я бросил семя?
– Фу! Нет. – Я уже не помню последний день на ферме. – Очень надеюсь, что ты говорил о земледелии.
Джеймс вынул пластиковый шарик вроде тех, которые выдает автомат со жвачкой. В шарике поблескивало что-то розовое. Я прикусила губу, еле сдерживая улыбку.
– Вообще-то оно блестящее, – сказала я.
– Так я же отъявленный лжец! В общем, – он снял крышечку и достал кольцо, – ты помнишь, после того воспоминания мы почувствовали безумную любовь друг к другу – ты даже вроде сказала, что я милый. Сейчас я помню, что чувствовал в тот день. Даже тогда, несмотря на все происходящее, я знал, что никогда тебя не отпущу.
– Не смей доводить меня до слез, – предупредила я, чувствуя, как предательски щиплет глаза.
Джеймс взял мою руку и надел кольцо на палец.
– Я уже дарил тебе такое дважды, – сказал он. – Поверь, оба раза обстоятельства были романтичнее, чем сейчас. Но я продолжаю дарить их тебе – та же модель из того же «Денни». – Его улыбка растаяла, а взгляд стал слишком серьезным для солнечного дня. Я погладила его по щеке и поцеловала.
– Я столько раз тебя терял, Слоун, – пробормотал он. Он погладил мое бедро и подтянул ногу на колени. Он уложил меня спиной на сиденье. Его поцелуи приятны, но и немного печальны. Я попыталась полностью изменить настроение, и Джеймс быстро отодвинулся, засмеявшись.
– Эй, мисс Шаловливые Ручки, – он кивнул на ветровое стекло, – мы будем это делать или нет? Почему ты еще одета?
– Пожалуй, я останусь здесь, – сказала я, хватая его за ремень. Он шутливо хлопнул меня по рукам и подхватил за талию.
– Пойдем, – прошептал он, целуя меня так нежно, что я невольно доверилась ему. Джеймс вылез из машины. Я глубоко вздохнула, успокаиваясь, и посмотрела на реку. Здесь оба раза у нас случился первый поцелуй. Взяв полотенце с заднего сиденья, я нехотя открыла дверцу.
Джеймс стоял на самом краю высокого берега. Он обернулся. Глаза в солнечном свете казались кристально голубыми.
– Давай, трусишка, – сказал он. И я улыбнулась.
– Не знаю, в чем дело. – Джеймс тащил меня в воду, взяв повыше кисти. – Проблема в том, что на тебе по-прежнему слишком много одежды.
