Я подошла к подносу и в этот момент услышала щелчок запираемой двери. Сердце упало – я подбежала проверить ручку.
Келл меня просто заперла. Я огляделась в поисках чего-нибудь, чем можно взломать замок, но у Программы большой опыт: самый острый предмет в палате – пластиковая ложка на подносе с завтраком. Оказавшись в ловушке, я присела на кровать, приподняла тарелки и увидела блины с выложенными смайликами.
Я долго смотрела на них. Ирония – или жестокость – судьбы казалась слишком горькой, и я перевернула поднос, ухнувший на пол с громким звяканьем. Я легла на кровать, подтянула колени к подбородку и стала глядеть в окно.
Доктор Беккет меня не вызывал. Время тянулось, и вскоре я почувствовала подступающий психоз. Бормоча что-то себе под нос и выискивая разные силуэты в прожилках на пластиковой двери под дерево, я почти не сомневалась, что за мной придут, лишь когда придет время везти меня в серое больничное крыло.
В обед Келл принесла новый поднос. Едва увидев ее, я подбежала, умоляя выпустить меня. Мне казалось, я сойду с ума, если хотя бы в коридор не выйду. Но Келл только взглянула на меня, направляясь к перевернутому подносу с завтраком.
– Прости, Слоун, но выходить тебе еще нельзя. Мне очень жаль.
Я сникла, но Келл это не беспокоило – она оттирала с пола апельсиновый сок, успевший высохнуть липкими пятнами.
– Что же мне делать все время? Это что, новая версия изолятора?
Келл шумно вздохнула, поднялась и посмотрела на меня.
– Доктора Беккета вызвали на весь день. Он примет тебя, когда вернется. А пока он хочет, чтобы ты сидела в палате и не влезала в неприятности. Нет никакого смысла себя накручивать. Ешь свой ленч.
Я взглянула на сандвич, удивившись, как аппетитно он выглядит. Я не помню, когда ела последний раз, – может, еще до приезда сюда. Желудок согласно заурчал. Я беспомощно села на кровать, взяла сандвич и осторожно откусила. Я ожидала горького или мелового привкуса от растертых таблеток, но вкус был как у обычной индейки.
– Под тарелкой есть бумага, – сказала Келл, развернув салфетку и накрыв мне колени. – Доктор Беккет велел. Вдруг тебе захочется записать мысли для следующей сессии, чтобы дело двигалось быстрее. Вот тебе и позитивный способ бороться со скукой.
Вранье, ему нужна информация о Панацее и о Релме. Ничего он от меня не получит.
– Может, я напишу родителям, – предположила я, желая посмотреть на реакцию Келл. Она тепло улыбнулась.
– Прекрасная мысль, – искренне сказала она. – Программа, конечно, уже уведомила их, что ты здесь, но они наверняка оценят твое внимание. Ты ведь их здорово напугала.
Программа уведомила моих родителей, что я здесь, притом что мне собираются сделать лоботомию? Нестыковочка. Но Келл от души обрадовалась, что у меня появилось желание написать родителям. Неужели она не знает, что делают с людьми в этом корпусе? Вряд ли кто-нибудь вообще это знает.
Родители. Если Программа им ничего не сообщала, что им известно? Сказал ли отец маме, что звонил Джеймс? Надеются ли они, что он защищает меня, как обещал? Если бы они только знали о готовящейся лоботомии!.. После нее я стану на редкость послушной. Это такой они хотели меня видеть?
Я молчала. Келл закончила уборку и вышла, пообещав зайти за тарелками через час. Доедать я не стала, достав бумагу и гибкую ручку, оставленную на подносе.
Сдвинув тарелки, я подкатила тележку с подносом как письменный стол. Глядя на чистый белый лист, я не знала, что писать. Я думала о Джеймсе, которого мне вряд ли доведется снова увидеть – ну, пока я еще я.
Закрыв глаза, я представила свое письмо Джеймсу, не смея перенести это на бумагу. Я вспоминала хорошие (и не очень) времена и наши клятвы.
«Я люблю тебя, – мысленно писала я Джеймсу. – В другой жизни мы могли бы остаться вместе, бороться и встретиться вновь. Наше существование не было бы заботой посторонних. Может, я бы научилась плавать, а когда-нибудь мы бы завели детей.
Джеймс, мы не подводили друг друга. Ты принял Панацею и теперь всегда будешь меня помнить. – Слезы капали на чистый лист. – Но тебя я не вспомню. Я забуду, как ты меня смешил и бесил своим упрямством. Джеймс, я тебя не вспомню.
