– Спасибо за общение.
– Не за что, – снисходительно отозвалась Даллас, будто мы только что не говорили по душам. – Увидишь Каса, передай, что попозже я хочу подраться на ножах.
– Э-э… Хорошо.
Даллас снова вынула телефон. Ее пренебрежение меня слегка задело, но, возможно, Даллас избегала сближения, не желая испытать новую боль. Нельзя ожидать, что она вдруг сразу начнет мне доверять. Я пошла наверх, но задержалась и оглянулась. Даллас помахала рукой в знак того, что видит, и снова принялась проворно орудовать на клавиатуре большими пальцами, игнорируя меня.
Кас уже ушел в свою комнату. В ванной было полно пара. Ладонью я протерла зеркало: из Программы я вышла со здоровым цветом лица, но с тех пор под глазами появились темные круги, кожа стала бледной. Я здорово похудела. Интересно, что подумали бы родители, если бы увидели меня сейчас.
Наверное, решили бы, что я снова заболела, и обратились бы в Программу. Интересно, как это было в прошлый раз? Спохватившись, я запретила себе думать об этом. Это нестерпимо. Захочу ли я вспомнить, как меня предали собственные родители?
Я выдохнула, стараясь привести мысли в порядок, и открыла воду. Ванная старая, с черно-белым кафельным полом и ванной на львиных лапах, лейка душа на жесткой трубе. Мыла у меня не было, но я нашла под раковиной нераспечатанный брусок. Стоя под горячей водой, я мысленно поблагодарила Каса за великодушие. Мышцы, затекшие от долгой езды в машине и недостатка сна, начали расслабляться, мозг медленно распутывал события последних недель.
Я начала с Лейси, о которой не позволяла себе думать после ее ухода. По словам Даллас, ее вернули в Программу, и единственный способ с этим справиться – забыть о подруге. Но Лейси так и стояла у меня перед глазами – я вспоминала подругу до и после психологического срыва и ту странную записку. Можно мне думать о Миллере или это подстегнет новый прорыв воспоминаний и сведет меня с ума? Вода становилась ощутимо прохладнее. Закрыв глаза, я притворилась, что Джеймс рядом со мной, под душем. Извиняется за то, что ушел. А я извиняюсь за свою ложь. Мы оба очень виноваты. Мы всегда сожалеем о своем поведении.
Я начала намыливать волосы, когда виски пронзила резкая боль. Память стремительно хлынула через разошедшуюся гладкую корку.
Кафельный пол кажется ледяным под босыми ступнями. Я поворачиваю дверную ручку. Открыв дверь, вижу белый коридор Программы с голыми стенами. Релм идет к сестринскому посту, где Роджер над чем-то смеется с дежурной медсестрой. Запястья у меня растерты ремнями, которыми хендлер меня привязывал, но я очень боюсь за Релма. Боюсь того, что он намерен сделать.
Кулак Релма впечатывается Роджеру в лицо, отчего тот отлетает спиной на стол. Медсестра кричит. Я пытаюсь подойти и удержать Релма, пока его не увели в изолятор, но в голове туман – Роджер мне что-то вколол.
– Какой рукой? – рычит Релм.
– Не надо, Майкл, – говорит Роджер. – Ты нас всех выдашь.
Релм сильно бьет его в лицо, ломая нос – красные брызги разлетаются по белой стене.
– Какой рукой ты ее трогал? – повторяет он. Когда Роджер не отвечает, Релм хватает правую руку хендлера и выкручивает за спину. В руке что-то щелкает, и у Роджера вырывается вопль. Релм отступает на шаг, взбешенный, но странно спокойный.
Вбегают охранники, но вместо того, чтобы уложить Релма на пол, они что-то шепчут ему, и он спокойно позволяет себя увести. На ходу он оглядывается и кивает мне, будто мы о чем-то условились. Будто у нас есть секрет.
Судорожно дыша открытым ртом, я схватилась рукой за стену – меня повело вбок, я побоялась вывалиться из ванны. Секреты. Сколько секретов у нас с Релмом? Сколько из них я не помню?
Это слишком. Все навалилось разом, и я заплакала. Опустошенная, я сидела в ванне, и плакала от ощущения утраты, дрожа под ледяной водой, но не имея сил встать. Я не слабая, мне просто слишком тяжело. Надо перестать об этом думать, иначе я сломаюсь.
Занавеска отодвинулась, со скрипом повернулся кран. На плечи легло теплое полотенце. Релм помог мне выбраться из ванной. Ноги подкашивались, но как только я поняла, что он здесь и прикасается ко мне, я его оттолкнула.
