Я бегом в палату. Гляжу, лежит моя Виктория Львовна и не дышит. Смотрю в карту и глазам не верю. Оказывается, я ей с усталости дозировку втрое большую написала. Естественно, она коньки отбросила, дожидаться, пока я проснуться соизволю, не стала.
И главное, вот ведь чертовщина, – помню отчетливо, что писала пять миллиграммов, а в карте стоят пятнадцать. Галька, дурында, наподобие нашей Настены, возьми и вколи пятнадцать. Вот так.
– И что? – слабым голосом спросила Лера. – Чем все кончилось?
– Да нормально кончилось. – Анна зло сощурилась. – Анатолий наш ко мне тогда подкатывал, точь-в-точь как к тебе, проходу не давал. Я и подумала: не уступить ли, от греха-то подальше? Бабуля моя одинокая была, родственники только дальние, а шеф большую власть в отделении имел. Мы с ним и поладили – я ему тело, молодое и горячее, а он мне выговор без занесения, и никаких тебе ни разборок, ни комиссий. Сам все уладил, и шито-крыто.
Анна метнула на Леру цепкий взгляд, наблюдая, какой эффект произвел ее рассказ.
– Ты что же, предлагаешь мне стать любовницей Максимова взамен на то, чтобы он доказал комиссии мою невиновность? – Ее даже передернуло от такого цинизма.
– Какая догадливость, – засмеялась та, – и напыщенность! Нет чтобы сказать проще: сделаю шефу маленький подарок – избавлюсь от ненужных проблем.
– Но ведь я действительно виновата!
– Да брось, – запальчиво проговорила Анна. – Жив твой Шаповалов, и ладно. Что он там против тебя имеет теперь, не нам гадать! Знаешь, люди все эгоисты, своя шкура милей всего, он теперь за себя, а ты – за себя. И за Машку. – Последние слова она проговорила серьезно, глядя куда-то мимо нее блестящими глазами.
– А если бы ты не согласилась тогда, – недоверчиво спросила Лера, – может быть, и так все обошлось бы?
– Держи карман. – Анна, казалось, только и ждала этого вопроса. – Работала у нас в отделении Ленка Лисовская, гордячка вроде тебя. С ней нечто подобное приключилось, а она на дыбы встала, то ли муж у нее был любимый, то ли жених, черт ее знает. Одним словом, шефа она не уважила, ну и загремела из больницы по статье. Теперь джинсами торгует на Черкизовском, может, правда, оно и к лучшему – денег больше зарабатывает. Хочешь на рынке торговать?
– Нет.
– Ну и нечего тогда думать! Пошли, а то меня больные ждут.
Они поднялись в свое отделение, и там Лера опомнилась, что час, который она выделила себе на встречу с Андреем, почти прошел. Пока она раздумывала, позвонить ли ей домой, на случай, если Машка проснулась, или не стоит, чтобы не разбудить, если она по-прежнему спит, из кабинета показался Максимов. Увидев Леру, он не колеблясь направился прямиком к ней.
– Значит, так. – Тон его был официальным, а лицо спокойным. – Дела немного прояснились, но окончательно еще ничего сказать нельзя. Был я на днях у Шаповалова, объяснил ему, что вы, Валерия Павловна, врач еще молодой, опыта не накопивший. Обрисовал также в двух словах ваше семейное положение и попросил быть к вам снисходительнее. Но… – Максимов развел руками и вздохнул. – Похоже, у него на этот счет свое мнение. Его тоже можно понять – ваша невнимательность могла стоить ему жизни. Поэтому… готовьтесь к неприятным последствиям. Работать будете, но только как стажер, под присмотром Шевченко, никаких шагов самостоятельно не предпринимая. О том, когда соберется комиссия, я сообщу позже: должна быть уверенность, что жизнь пострадавшего вне опасности, а пока что у врачей ее нет. Состояние Шаповалова оценивается как крайне тяжелое, близкое к критическому.
Лера молча слушала Максимова. Собственно, он не сказал ничего нового, его слова только подтвердили то, что она сама поняла, посетив Андрея в реанимационной палате: тот не простил ей ошибки, она для него никто – лишь неумелая, безответственная врачиха, едва не отправившая парня на тот свет.
По тону заведующего было неясно, намекает ли он на то, что может помочь Лере за известную мзду уйти от наказания, или просто беспристрастно описывает ей положение дел. Максимов больше ничего не прибавил и, против обыкновения, не сделал попытки приблизиться к Лере, обнять ее, оттеснить в угол.
