Возможно, Анна ошибалась, когда говорила о его могуществе: одно дело – когда речь шла об одинокой старушке, и совсем другое – о молодом человеке. Тут при всем желании шеф не мог в должной мере защитить Леру от служебного расследования.
Впрочем, ей было абсолютно все равно. Главным оставалось то, что Андрей в любую минуту мог умереть, а дома наверняка уже проснулась Машка, ослабевшая после изматывающей болезни, испуганная, брошенная.
– Я должна идти, – сказала Лера Максимову. – Все поняла. Через пару дней ребенок поправится – и я выйду на работу.
– Что ж. – Завотделением пожал плечами. – Я все сказал. Остается надеяться, что Шаповалов выживет. В противном случае… – Он сделал выразительный жест и отвел глаза.
Машка окончательно поправилась лишь через неделю. К этому времени Андрея перевели из палаты интенсивной терапии в бокс. Больных там можно было навещать, но Лера не решилась зайти, лишь послала коротенькую записку, на которую Андрей не ответил.
Дни текли серые, унылые, в непонятном, томительном ожидании чего-то тяжелого и страшного. Занималась Лера теперь преимущественно выпиской выздоровевших пациентов как делом наименее ответственным – все равно после этого больные пойдут в районную поликлинику, там с ними и разберутся, если что не так.
Она продолжала ежедневно обходить свои палаты, но делать больным какие-либо назначения ей было запрещено. Иногда, правда, Анна, изнемогающая под грузом свалившейся на нее работы, закрывала глаза на распоряжение заведующего и заставляла Леру самостоятельно разбираться с теми из больных, кто лежал в ее палатах давно.
Это приносило Лере хоть какие-то положительные эмоции. В целом же ее вынужденное бездействие было невероятно тоскливым и мучительным. Дополняло общий мрачный настрой и странное поведение Насти: девушку как подменили после того рокового дежурства. Если раньше она общалась с Лерой почти как с сестрой, то теперь стала замкнутой, старалась разговаривать с ней как можно меньше, отводила взгляд.
Леру больно ранило Настино предательство: та словно старалась провести четкую грань между собой, невольной исполнительницей, и врачом – истинной виновницей несчастного случая.
Иногда, случайно обернувшись, Лера ловила на себе долгие и будто затуманенные взгляды Максимова. В такие минуты она думала, что Анна, пожалуй, права относительно намерений шефа. Сама же Анна беспрестанно пилила подругу, призывая перейти к решительным действиям, не дожидаясь созыва комиссии.
Лера слушала ее вполуха, иногда даже глаза закрывала. И тотчас видела лицо Андрея, каким оно было в реанимационной палате, – непривычно угрюмое, замкнутое, с холодными, будто потускневшими глазами.
Она видела его все время – и днем, и во сне. Лера не понимала, как умудрилась влюбиться практически с первого взгляда и откуда берется эта острая, нестерпимая боль всякий раз, когда ей вспоминалась ночь последнего дежурства.
Ее терзали стыд и вина: Андрей в боксе, на капельницах, таблетках, ингаляторах, он борется за жизнь, а она придумала себе любовь сопливую, ждет ответ на свою записку, точно глупая девчонка-школьница.
Совсем притихший Степаныч, оставшийся в палате один, все смотрел на Леру, на ее ссутулившиеся плечи, на осунувшееся лицо, на котором за пару недель остались одни глаза, и как-то не выдержал.
– Чем терзаться так, дочка, пошла бы в церковь, – посоветовал он, глядя, как та в оцепенении стоит возле пустой кровати Андрея. – Глядишь, и полегчает.
Она и сама уже подумывала о том, чтобы помолиться. Когда-то в детстве Лера часто ходила в церковь. Мать была очень набожной, знала множество молитв, строго блюла пост в среду и пятницу и не пропускала ни одного большого праздника. С ее легкой руки Лера даже одно время пела в церковном хоре, благо имела неплохие голос и слух.
Потом, когда она перебралась в Москву, привычка регулярно посещать церковь постепенно исчезла. Илья в Бога не верил, считал себя атеистом, друзья в их студенческой компании предпочитали постам шумные вечеринки и вылазки на шашлыки, и Лера втянулась в иной образ жизни.
Теперь, когда на душе лежал огромный грех, она почувствовала потребность в исповеди или хотя бы в искренней, страстной молитве.
