У нас заседание, основная цель которого – позаседать,
что мы и делаем каждый четверг. Этот раз – последний перед летними каникулами, и сегодня среди прочих всплыл вопрос, всплытия которого я никак не предполагал. Поднимает его Бритта, и речь идет о Патрике, нашем завхозе, о том, каковы его дела и моральное состояние. Потому что они у него хуже некуда. Он серьезно обижен, а причина обиды – наша с ним небольшая стычка в прошедший понедельник. Бритта говорит, что ей необходимо точно знать, что именно произошло у Патрика в кабинете.
Я рассказываю все как было: что я в то утро, о котором мы говорим, был в отчаянном положении и рассердился на него, поскольку он уплетал круассаны вместо того, чтобы помочь мне, выполнив обязанности, за которые ему и платят зарплату.
Ну-ну, говорит она, глядя на меня поверх очков. Она выпятила челюсть, и вид у нее как всегда пугающе целеустремленный, это вид человека, эффективно решающего поставленные задачи.
Как уже сказано, Патрик был очень обижен, говорит Бритта, обижен настолько, что был вынужден обратиться к врачу и не вышел на работу.
Мне жаль.
Если я правильно поняла, вы назвали его идиотом. Это правда?
Мне не хочется грешить против истины, и я говорю, что, возможно, я и назвал его этим словом, но не стоит забывать, что в тот момент у меня в аудитории сидело порядка восьмидесяти студентов, которым не показали обещанный фильм из-за того, что Патрик ел выпечку, вместо того чтобы выполнять свои непосредственные обязанности.
Я оглядываюсь по сторонам в надежде на то, что кто-нибудь мне посочувствует, но направленные на меня взгляды полны даже не просто презрения, но и физического удовольствия, которым так часто сопровождается выражение презрения.
То есть вы не отрицаете, что назвали его идиотом? – продолжает гнуть свою линию Бритта.
Нет, наверное, назвал.
Слово «идиот» не относится к лексике, которую мы обычно используем в этих стенах. Мы никогда не говорим друг с другом подобным образом. Скажу прямо: ваше поведение неприемлемо.
Я смотрю на Давида и Кристера. Я бы не возражал, если бы с этого фланга пришла поддержка, но ее нет. Оба чрезвычайно заняты тем, что смотрят в окно.
Мне кажется, моя вина тут очевидна, и можно переходить к следующему вопросу, говорю я. Я чувствую, что у меня просто нет сил на эти препирательства, хотя в своих собственных глазах я предстаю жертвой, о которую вытирают ноги.
Разумеется, это прекрасно, что вы осознаете свой проступок, говорит Бритта. Теперь мне ясно, что у вас склонность к агрессии.
В общем, возвращаясь к сути вопроса, продолжает она с выражением лица, свидетельствующим о том, что сейчас последует нечто очень важное, мы пришли к выводу, что вам необходимо извиниться.
Извиниться?
Если вы не хотите, чтобы этот инцидент привел к последствиям, то извиниться вам придется.
Бритта умеет выразиться лаконично, когда необходимо. Этого у нее не отнимешь.
Малин, эта любительница сверкать сиськами по бассейнам, демонстративно кивает в знак согласия.
Если нет возражений, я предлагаю встретиться у меня в кабинете четырнадцатого июня в час дня.
О’кей, говорю я. Больше мне сказать нечего.
И после того, как вы лично принесете Патрику свои извинения, продолжает Бритта, он готов забыть об этом происшествии, и все мы спокойно двинемся дальше – на летние каникулы. Мне кажется, они нам необходимы.
Хорошо, так и поступим, начинаю я свою фразу, но потом все внезапно летит под откос, потому что последняя капля таки переполнила чашу моего терпения.
Знаете, в чем проблема Швеции? – слышу я свой собственный голос, даже не зная, к чему этот голос клонит.
