Они ошарашенно смотрят на меня.
Я скажу вам, в чем главная проблема этой страны, продолжаю я, и тут из меня буквально начинает бить фонтан, я выкладываю им все, что думаю, хотя здесь и сейчас это совершенно неуместно, но я говорю помимо собственной воли. Говорю, что люди в Швеции скоро окончательно превратятся в недотрог, к которым пальцем не смей прикоснуться, это будут сплошь лесбиянки, инвалиды, скучные амебы, лишенные харизмы, зануды, разучившиеся радоваться жизни, и мне невыносимо на это смотреть. Хотя нет, не просто невыносимо смотреть, от этого хочется выть. Я разошелся, и меня уже не остановить. Прежде чем удалиться, я успеваю сказать, что Швеция может идти в задницу.
Швеция может идти в задницу.
Я что, прямо так и сказал? Да, сказал и еще добавил, что временами эта страна превращается для человека в тошнотворный, выматывающий нервы экзамен.
Теперь, когда я немного остыл, я и сам вижу, что пере – гнул палку. Я же не думаю так на самом деле. Или скажем так: думаю, но совсем не так категорично. В общем-то, мне нравится эта крупнейшая в нынешней Северной Европе индустриальная страна с ее огромными лесами и глубокими озерами. Швеции есть чем похвастаться.
Но теперь уже поздно каяться. Чашка дрожит у меня в руке, когда я подношу ее к губам. Я отправился в центр города и зашел посидеть в Эспрессо Хаус. Взял себе чашку горячего какао со взбитыми сливками, кругом на стенах развешаны декоративные мешочки из грубого холста, я замечаю плакат, изображающий улыбчивого парня-фермера в клетчатой рубашке, из тех, кто никогда не станет использовать детский труд и всегда создает своим работникам хорошие условия труда. Он напоминает тебе друга, какого ты всегда хотел иметь где-то в далекой стране и какого у тебя так и не появилось.
Он есть у меня только на плакате, этот неведомый, далекий друг. В действительности же здесь, в Эспрессо Хаус, меня окружают студенты. В Лунде толпы студентов, поэтому здесь столько кафешек, парикмахерских и магазинчиков, торгующих велосипедами.
Внезапно я чувствую, что мне хочется позвонить Аннике и поговорить с ней, но она сейчас на конференции и вернется только вечером.
Я никак не пойму, что это было: мое подлинное нездоровое нутро вылезло само наружу, продемонстрировав, каким я в действительности был все это время, или это что-то, что вырвалось под давлением среды, в которой я нахожусь. Как бы то ни было, я понимаю, что сам столкнул себя с обрыва. И обратно мне уже не вскарабкаться. Слово не воробей, и сделанного не воротишь.
Златан. Я вдруг вспоминаю про Златана. У Швеции есть Златан. Этого у шведов не отнимешь. Найдутся, наверное, люди, которые скажут, что Златан никакая не Швеция и что шведы просто используют его в сборной и снимают в рекламе «Вольво», чтобы приобщиться немного к необузданности, которой им не разжиться в других местах. Смотрите, это Зла-тан, он не просто швед, он еще и результат великолепно проводимой в этой стране политики интеграции.
Ладно, хватит о Златане. Как мне все-таки выбираться из того кошмара, в котором я оказался?
А вот и Анника,
на третьей платформе, между пятым и шестым путями. В компании коллег. Они как раз перешли к прощанию, уверяют друг друга, что семинар, который они провели, обогатил их как в профессиональном, так и в личном плане.
Хотя все же у меня сложилось впечатление, что программа была насыщенной и они не баловали себя перерывами. Когда я вчера вечером говорил с Анникой по телефону, у меня было такое чувство, что она хочет побыстрее закончить разговор, чтобы вернуться к своей тусовке.
Я стою в сторонке. Меня отделяет от них несколько перронов, я наблюдаю за ними. Мы всегда дожидаемся в отдалении, когда встречаем друг друга из поездок.
Наконец они расходятся. Точнее говоря, Анника все еще стоит рядом с высоким светловолосым мужчиной. Потом поезд, идущий из Стокгольма в Мальмё и минующий Лунд без остановки, заслоняет их от меня. Когда длиннющий состав наконец проходит мимо, Анника и высокий блондин уже шагают каждый в свою сторону.
Я поспешно возвращаюсь на парковку к машине и жду там.
