Когда последние слова матери отзвенели, воцарилась полная тишина. Все вдруг почувствовали, что больше всего на свете хотели бы оказаться сейчас в другом месте.
Но все молчат.
И Пия и Анна знают, что кто-то должен найти выход из положения и что-то сказать.
И вот Анна собирается уже произнести что-то вроде: «Ой, смотрите-ка, рождественский вертеп снова достали, глядите, какой же он красивый». Да, так она и скажет, легко и весело, и все сразу успокоятся, — она просто поднимет руку, укажет на вертеп и скажет то, что задумала.
Но мама не стала этого дожидаться.
— Что-то вы все какие-то недовольные, что-то не так? — спрашивает она, и по голосу чувствуется, что она вот-вот заплачет. — Что-то случилось? У вас плохое настроение? Может, будем как-то повеселее, сегодня ж, как-никак, Рождество. Ну что вы, не можете быть чуть-чуть повеселее? Я все-таки так старалась устроить праздник:
— Я веселая, — кисло бубнит Пия.
— Я тоже, — восклицает Анна, — у меня отличное настроение! — И она тут же замолкает, потому что прозвучало это настолько фальшиво, что ее саму покоробило.
Хокан откашливается и готовится выдать что-то о низком содержании сахара в крови, но тут Анна наконец собирается с духом и выпаливает:
— НЕТ, ВЫ ТОЛЬКО ПОСМОТРИТЕ НА ВЕРТЕП, МАМОЧКА, ДО ЧЕГО ЖЕ ОН КРАСИВЫЙ!
— Картошку я почистила, — шипит Пия с другого края могилы и выходит из кухни.
За весь обед мама почти не присела. Она дирижировала блюдами.
— Хокан, немного яблочного варенья? Пия, передай Йесперу горошек. Что? Йеспер не ест горошек? Да нет, что за глупости, все едят горошек. Кому лосося? Лосось?
Она держит в руках поднос с лососем и нервно вертит его в руках, как аукционист.
— Лосось кому? Лосося? Анна, будь добра, передай масло…
Мама быстро окидывает взглядом стол:
— Так. Йеспер, ты все еще не положил себе горошек. Ну что это такое? Давай, бабушка тебе положит немного горошка, давай, я его готовила по самому вкусному рецепту! ПОЧЕМУ НИКТО НЕ ЕСТ ПЕЧЕНОЧНЫЙ ПАШТЕТ? Я ВСЮ НОЧЬ СТОЯЛА У ПЛИТЫ, ГОТОВИЛА ПЕЧЕНОЧНЫЙ ПАШТЕТ, НУ ПОПРОБУЙТЕ ХОТЯ БЫ, ПОЖАЛУЙСТА, А НЕ ТО Я ПРОСТО ОБИЖУСЬ! Кому положить окорок? Окорок? Кто хочет? Стоит, между прочим, пятьдесят девять крон за килограмм. Но зато это «Пигхэм», или как там это теперь называется? Кому положить?
Мама поднимает поднос с окороком.
— Здесь несколько килограммов. Нельзя же выкидывать на помойку несколько килограммов свинины, это нехорошо. Йеспер, ты что, выходишь из-за стола? А горошек так и лежит на тарелке? Нет, знаешь что? Если уж положил себе что-то на тарелку — надо доедать!
Анна смотрит на мать с отчаянием.
— Ну, раз уж сегодня Рождество, то все можно. И РИСОК ВОТ ЙЕСПЕР, ПОЖАЛУЙ, ПОЛУЧИТ. ВОЗЬМИ, ПОЖАЛУЙСТА, ОДНОМУ БОГУ ИЗВЕСТНО, СКОЛЬКО ВРЕМЕНИ Я ИХ ГОТОВИЛА!
Словно по какому-то волшебному знаку все могли бы сейчас оставить свои приборы, встать и поднять страшный крик, но взбунтовалась одна Пия.
— Старая истеричка, чтоб тебе самой все это сожрать и сдохнуть! Ты не можешь сесть и дать людям поесть спокойно? — внезапно завопила она.
Совершенно неожиданно. Как гром среди ясного неба. Их мама, уж извините, ничего не понимает. «Знаете, теперь я вообще ничего не понимаю», — говорит их мама и выглядит так ошарашенно и беззащитно.
Да чего тут понимать. Не иначе Пия сегодня не выспалась. Или у нее менструация. Она всегда какая-то напряженная, с самого детства. Вечно со всеми скандалила. У нее всегда был ужасный характер. Давайте есть окорок и не будем о грустном!
— Иногда полезно выпустить пар, чтоб не лопнуть. — Мама пытается обратить Пиин выплеск в шутку.
И тут Пия сделала это. Она встала и схватила окорок, зажав его обеими руками так, что горчичный соус потек сквозь пальцы как мокрая глина. Анна хотела было остановить сестру, но осеклась, потому что рукой Пии двигал сам Бог, ею руководил гнев Господень.
Никлас заплакал. Йеспер просто опешил. Оба понимали, что Пия делает что-то ужасное.
Пия выкрикивает матери:
— Сука вонючая, я тебя ненавижу!
Побелевшими трясущимися руками Пия поднимает окорок над головой и со всей силы швыряет его на лоскутный коврик — тот самый коврик, который мама стирала специально к Рождеству.
