Время, проведенное в клетке, сказалось на суставах. Ноги горели и дрожали. Дойдя до последней ступеньки, он едва не рухнул без сил, но падать было некуда. Не дав и минуты, чтобы перевести дух, его толкнули вперед, в одну из множества очередей внутри переполненного таможенного поста. Облицованные белой плиткой кирпичные стены блестели в газовом свете бронзовых люстр. Мужчины в темно-синих мундирах патрулировали помещение, наблюдая за толпой. На поясе у них висели полицейские дубинки и рапиры. Черные кожаные козырьки синих шлемов скрывали глаза, но Сенлин чувствовал, как агенты в мундирах следят за ним, за всеми вокруг.
В конце большого зала, примерно в сотне ярдов впереди, стоял ряд зарешеченных таможенных будок, крепких, как моляры. Сенлин знал, что это единственный путь в Купальни. Мария либо стояла здесь недавно, либо будет стоять в ближайшее время. После блужданий в лабиринтах Салона он почувствовал облегчение, снова оказавшись на прямой дороге.
Над таможенными будками бросался в глаза транспарант, оповещающий о пятипроцентном налоге на все товары и валюту. Второе уведомление обещало скорый суд над любым, кого поймают с контрабандой.
Турист сбоку от него носил высокий парик, пудрово-белый и помпезный, как грот-мачта с поднятыми парусами; его единственным багажом, похоже, была незакрытая сумка из крокодиловой кожи, откуда выглядывал беспокойный карликовый пудель. Толпа изобиловала богатыми чудаками в капорах с оборками и с зонтами в рюшах, с тростями из терновника и с золотыми цепочками для часов. Пусть эта толпа и была хорошо одета, вела она себя немногим лучше рыночной. Вновь прибывшие были агрессивными, напористыми и надменными. Если он переставал прижиматься к человеку, стоящему впереди в очереди, более проворный оппортунист втискивался в зазор. Женщина с большой птичьей клеткой в чехле ударила Сенлина по ногам, перескочив на его место в очереди. Он почувствовал себя зажатым и запаниковал. Чтобы не грызть ногти, сунул руки поглубже в карманы сюртука: с этой нервной привычкой, казалось бы, он давно справился.
Его мысли постоянно возвращались к Эдит, к ее лицу, исказившемуся от мучений, к садистскому отсчету сестры и отталкивающему, но знакомому запаху горелой плоти… Он ее бросил. Она сама так хотела, но это не уменьшало его вины. Его терзали муки совести: «Ты ее бросил, потому что испугался. Ты ее бросил, потому что с ней тебе делалось неуютно». Так все и было. Так и было.
Но что он мог сделать? Чего бы он добился, оставшись, кроме клеймения и изгнания для самого себя? И все же, если бы Сенлин узнал, что другой человек в другой палате бросил Марию так же, как он бросил Эдит, ни за что не простил бы негодяя.
Впервые в жизни ему пришлось столкнуться с ужасным фактом о себе. Да, он был застенчивым, нервным и немного лицемерным, но его порок заключался в другом. Он всего-навсего трус. Башня это доказала. Он струсил, а поплатилась Эдит.
После трех часов медленного продвижения и угрызений совести Сенлин наконец-то оказался в начале очереди. Ему оставалось только дождаться, пока напористая женщина с птичьей клеткой закончит отвечать на заученные вопросы агента: «У вас есть скоропортящиеся товары? Вы собираетесь зарабатывать деньги во время пребывания в Купальнях?» Все шло гладко, пока агент не попросил ее снять чехол с клетки. Она возразила. Он настоял. Она решительно отказалась, мотивируя это тем, что ее птица чрезвычайно чувствительна, а сама она – состоятельная дама, чей муж наделен чуть ли не сверхъестественной политической властью. Настроение агента заметно испортилось, и темный козырек его шлема опустился, прикрывая глаза, как будто он сильно нахмурил брови, не желая оборачивать все в шутку.
Повинуясь тайному сигналу, появился еще один агент и перегородил женщине проход. Он без колебаний сдернул с клетки чехол с миленьким узором из желтых цветочков. Его совсем не удивило, когда обнаружилось, что птицы в клетке нет. Клетка была набита банкнотами. В ней наверняка поместились сотни мин – маленькое состояние. Сенлин невольно вытаращил глаза.
