Я даже не сразу поняла, что он говорит. Он, варвар и преступник, не имел права даже думать о таком. Мой род продолжался с самого пересотворения человечества и длился сквозь века в огромнейшей Империи мира. Мой бог благословил нас, чтобы мы властвовали над такими, как он. Он мог убить меня, по праву победителя, но быть его женой означало бы втоптать в грязь все, во что верили поколения моих предков.
И это противоречило Пути Человека, потому как лишало меня достоинства и гордости перед моим богом.
— Ты не имеешь права даже смотреть на меня, — сказала я. Эти слова вырвались у меня сами по себе, словно и не я их говорила, а весь мой род сквозь меня. Я осталась одна, и я была их голосом.
Он вскинул винтовку, и ее дуло уперлось мне в грудь.
— Тогда я застрелю тебя сейчас.
Аэций повторил:
— Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
Голос его ничего не выражал, и я бы не удивилась, если бы он тут же нажал на курок. Страх заставил закрыть глаза, но я преодолела его. Не потому, что во мне было много внутренней силы. Нет, просто я знала, что окажусь рядом с сестрой. И, наверное, это заставило меня улыбнуться.
— Стреляй, — сказала я. — Умереть достойно — это дар лучший, чем жизнь в разрушенной тобой стране.
— Твоя готовность к смерти вызывает уважение, — сказал он. — И я слышал, что ты — хороший человек. Ты помогала пострадавшим в войне, так?
— А разве ты не убивал хороших людей?
Я закрыла глаза, приготовилась к звуку выстрела, который я услышу последним в своей жизни. Винтовка больно упиралась мне в грудь.
Но вместо боли от выстрела я почувствовала другую боль. Нож прошелся по ткани моего платья, и она пронзительно затрещала. Лезвие надавило мне на кожу, и эта боль была слабой, но ощутимой. Платье упало к моим ногам, и прежде чем я поняла, что стою перед ним в нижнем белье, он надавил мне на затылок, привлекая к себе. Я увидела, что его винтовка валяется на полу, дернулась в ее сторону, но он схватил меня за волосы.
Я хотела закричать, но не могла. Мне было мучительно стыдно за то, что это происходит со мной, и я не хотела, чтобы кто-нибудь знал, что мне больно или страшно, или что он срезал с меня платье.
Умирать легко, потому что ты знаешь, что на этом все кончается. А вот унижение, это тяжело, от него перестаешь быть собой. И я никогда прежде не чувствовала ничего подобного, со мной никогда так не обращались, и на глаза навернулись детские слезы стыда и страха. Я наступила ему на ногу, но он даже не поморщился. Аэций толкнул меня на пол, и я снова попыталась добраться до винтовки, но в этот момент он навалился на меня сверху. Я чувствовала себя слабой и маленькой. Он был намного сильнее и выше, чем я, и мне казалось, что он может сломать мне шею одним движением. Но я этого не боялась. Наоборот, я боялась, что он не убьет меня. Мне хотелось кричать, проклинать его или просить остановиться, но нельзя было показать, как мне страшно. Когда он развернул меня к себе, я с ожесточением вцепилась зубами в его руку, почувствовав вкус крови на губах. Он не ударил меня, но разжал мне челюсти, как собаке. Винтовка из которой я могла бы пристрелить его была совсем рядом, а я не могла добраться до нее.
Он сдернул с меня лифчик, и застежки проехались по моей коже, оставляя на спине царапины. Он не целовал меня, даже не пытался. Это было бы глупо, ведь мы не знакомы. Я едва не засмеялась, такой дурацкой показалась мне эта мысль.
Он изучал мое тело, смотрел с жадностью. И я подумала, может у него не было женщин на войне, оттого он трогает меня с таким вожделением. У меня прежде не было мужчин, я не любила никого, в моей жизни была только сестра, и мне не хотелось прикасаться к чужим людям. Мне было отвратительно от его прикосновений, обидно, и я чувствовала себя беззащитной и грязной.
Он трогал меня грубо, как будто ощупывал вещь перед покупкой, и я не верила, что так обращаются со мной. Я не верила, что этот чудовищный день кончится тем, что варварский вождь изнасилует меня в луже крови моей мертвой сестры. Мы ведь только что обедали, и она пила вино, а я волновалась — все было как всегда.
