— Блестящий старец! Ты бы получил первый приз на конкурсе.
Он надувается.
— Теперь проверим каждую из трех, как говорила девочка в известной сказке, садясь за стол в лесной хижине.
Я обшариваю карманы убитой. Там только платок. Затем обыскиваю первый этаж в поисках губной помады — и не нахожу ее. Но у мадам Ренар не было времени подняться на второй для припудривания между моментами, когда мы позвонили и когда она появилась перед нами во всей красе в дверном проеме. Мы, стало быть, должны обратиться к двум другим гипотезам. Я беру доктора под крылышко сразу после того, как он сделал укол Фуасса.
— Скажите, доктор, месье Фуасса курил?
— Вы шутите? В его-то состоянии?
— Спасибо, доктор, это все, что я хотел знать.
Я подхожу к изголовью Фуасса, которого снова уложили и который тихо плачет в свою подушку, одуревший от укола и событий. Бесцеремонно присаживаюсь на кровать.
— Месье Фуасса. У вас был кто-то, когда пришли мы, Пино и я. Кто-то, кто не собирался от вас прятаться, потому что он курил и смотрел телевизор в нижней комнате. Я вас прошу немедленно назвать его!
Я изъяснялся вежливо, но непреклонно. Если бы я был на его месте, я бы не старался хитрить, будучи уже умельцем. Он смотрит на меня с жалобной наивностью.
— Я уверяю вас, господин комиссар, никого не было. Я дремал, слышал телевизор… Никого, могу поклясться!
— Надеюсь, вы говорите правду. Не забудьте, что речь идет об убийстве.
Я покидаю его, чтобы присоединиться к ребятам из криминальной полиции, только что наводнивших хижину. Рекомендую им, в частности, изучить отпечатки вокруг телевизора и смываюсь, прикрытый с фланга Преподобным. Не люблю вести расследование в присутствии коллег. Это как любовь: заниматься в одиночестве или среди друзей.
Назавтра, после ночи, проведенной под девизом «просыпаюсь в шесть часов, где резинка от трусов?», я рулю в бюрологу, соответственно одетый. Время пнуть Берюрье. Щебечут пташки, мышки мне делают глазки, мотор «МГ» работает ровно. Тем не менее я обещаю себе, что, не далее как намедни, расколочу копилку, чтобы купить «ягуар». Давай скорей! Таков был лозунг покладистой подружки, и я присвоил себе — и лозунг, и подружку.
Манье ждет в кабинете, почитывая бульварную сплетницу и жуя булочку. Обе свежие.
— Скажите, господин комиссар, — мурлычит рыжастик, — дело вроде бы продвигается?
Он показывает газетенку. Там, на развороте можно видеть воскрессонскую обитель Фуасса и в углу, в овале, жиртрест мадам Ренар. Клише было оттиснуто добрый десяток лет назад, на нем у компаньонки (которая лишила нас своей компании столь ужасным образом) меньше отвислых щек, усов, и ханженский вид боа под баобабом.
— Неслыханно, правда? — произношу я с таким видом, чтобы только что-то сказать. Это позволяет мне выразить заинтересованность, но не показывать моего участия. — Ну, так что, — продолжаю я, — вы нашли что-нибудь, старина?
— А это вам решать, господин комиссар, — ответствует таинственно дорогой Манье.
Он вынимает из конверта семь банкнотов по десять тысяч, которые я ему вручил.
— От вашего ответа зависит значимость моих наблюдений, господин комиссар. Когда вам передали эти банкноты, они были проколоты?
— Нет, — говорю я. — Они были в конверте.
— И их взяли, как вы сообщили, из разных посылок?
— Это Пинюш сообщил.
Манье наклоняется над моим столом. Его взлохмаченная рыжая шевелюра похожа на костер.
Он раскладывает банкноты, как игральные карты.
— Из семи бумажек на трех только по одному булавочному проколу, вы видите?
Концом разрезального ножа он показывает две маленькие дырочки — следы проколов.
— Ну и что? — я пока не понимаю.
— Я исследовал купюры под микроскопом: два прокола на этих трех бумажках сделаны одной и той же булавкой, это означает, что их прокололи вместе и в одно время, понятно? Следовательно, они из одной пачки.
Я присвистываю как истинный ценитель.
— И это не все, — продолжает Манье, — на двух из четырех оставшихся купюр, которые проколоты во многих местах, есть те же проколы, что на первых трех.
Он показывает мне соответствующие дырочки.
— Вот они. Могу показать под микроскопом: полное соответствие краев.
